В конце 60-х, когда я еще учился в хабадской йешиве Торат Эмет в Иерусалиме, мне стало известно, что проводится запись на особый авиарейс, организованный для поездки к Любавичскому Ребе на осенние праздники. Конечно же, я записался! Провести это особое время в присутствии Ребе – что может быть лучше?! Меня переполняло радостное возбуждение.

Прежде чем отправиться в Нью-Йорк, я посетил Гурского ребе, рабби Исроэля Алтера, и сообщил ему о моем предстоящем путешествии. Хотя я всегда оставался хабадником, меня также связывали близкие отношения с Гурским ребе. Он обладал необыкновенной харизмой, и к нему стекались ученики йешив самых различных направлений иудаизма. Услышав, куда я направляюсь, он попросил меня о личном одолжении. "Пожалуйста передай от моего имени самые лучшие пожелания Любавичскому Ребе, и да будет он записан на Небесах на хороший и сладкий год", – сказал он мне.

Прибыв в Нью-Йорк, я получил возможность встретиться с Ребе на частной аудиенции. Под конец встречи, обсудив с ним несколько моих личных вопросов, я передал ему слова Гурского ребе. Услышав слова "мои лучшие пожелания, чтобы он был записан на сладкий год", Ребе поднялся со своего кресла и произнес: "Амен! Да удостоит нас Всевышний, чтобы наши благословения друг другу осуществились!"

Вернувшись в Иерусалим по окончании месяца Тишрей, я на следующий же день получил послание от Гурского ребе, который хотел поговорить со мной немедленно. На исходе субботы я отправился к нему. Он был еще в своих субботних одеждах. Лицо его сияло. Он тепло поприветствовал меня, и я сообщил ему, что выполнил его поручение. Затем он попросил меня:

– Расскажи мне что-нибудь интересное из того, чему тебя научил там Любавичский Ребе.

– Вы имеете в виду что-либо из того, что он рассказал на фарбренгенах?

– Нет. Что-нибудь из того, что он рассказал за праздничной трапезой.

Я видел, что он хочет услышать нечто очень определенное. И я догадывался, что он имеет в виду, и не очень-то хотел это рассказывать.

Ребе проводил свои трапезы вместе с несколькими пожилыми хасидами в квартире своего тестя, Предыдущего Ребе, который вернул свою святую душу Создателю десятью годами ранее. Во время трапезы, знаменовавшей окончание поста Йом-Кипур, я стоял на пороге столовой комнаты и смотрел на то, что происходило внутри. И именно эту сцену я описал Гурскому ребе. Я сказал, что место во главе стола, где всегда сидел Предыдущий Ребе, оставалось пустым. Его старший зять, рабби Шмарьяу Гурари, сидел с одной стороны, а Ребе – с другой, так же как это было при жизни Предыдущего Ребе.

От Рош-Ашана до Йом-Кипура включительно Ребе вел себя торжественно и серьезно и даже плакал, особенно во время трубления в шофар. На исходе Йом-Кипура он выглядел совершенно по-другому. Лицо его светилось радостью.

На трапезе присутствовали несколько почтенных раввинов. Некоторые из них прибыли из Израиля. Ребе повернулся к ним и сказал:

– А не объявить ли вам раввинское постановление, что Мошиах должен прийти немедленно?

Старший из раввинов смиренно ответил:

– Кто мы такие? Если Ребе согласен, чтобы Мошиах сейчас пришел, этого должно быть достаточно.

Лицо Ребе внезапно стало мрачным.

– Вы ждете моего согласия? – вздохнул он.

Очевидно, один из гостей пнул того раввина под столом, потому что он быстро добавил:

– Нет, нет! Мы согласны! Мошиах должен прийти сейчас!

Но было уже поздно. Ребе проигнорировал его.

Рассказывая эту историю, я заметил, что Гурский ребе, слушавший меня с величайшим вниманием, не пропуская ни слова, сильно разволновался. Я увидел, что глаза его покраснели и наполнились слезами. Я был потрясен. Никогда еще я его не видел в таком состоянии.

Продолжая свой рассказ, я добавил, что несколько дней спустя присутствовал на праздничной трапезе Ребе в сукке. Израильские раввины также находились там. Они начали обсуждать вопрос еврейского закона: должны ли израильские ученики йешив, которые, живя в Израиле, соблюдают один день праздника Суккот, приехав в Америку на праздники, соблюдать два дня, как это делают в странах диаспоры?

Прежде чем они закончили формулировать вопрос, Ребе тихо произнес: "Второй день праздника? А ведь можно было совершенно избежать этого вопроса". Другими словами, если бы они тогда, на исходе Йом-Кипура, сразу же объявили раввинское решение, что Мошиах должен прийти немедленно, он бы уже пришел, и тогда праздник отмечался бы во всем мире так же, как в стране Израиля, и второй день был бы отменен.

Раввины тут же объявили, что Мошиах должен прийти немедленно, но Ребе никак не отреагировал и заговорил о другом.

Закончив историю, я увидел, как две слезы скатились по щекам Гурского ребе. Он сказал: "Ну, пусть это будет к добру".

Затем он поднял глаза к потолку и некоторое время оставался неподвижен, погруженный в свои мысли. Я понял, что мне пора уходить.

Много лет спустя я встретил рабби Пинхаса-Менахема Алтера, брата рабби Исроэля. Я рассказал ему эту историю, и он заметил: "Теперь я понимаю. Я недавно посетил Любавичского Ребе, и под конец нашей встречи он попросил меня передать его лучшие пожелания моему брату, которого он знает, и брату, которого он не знает. Я подумал, что брат, которого он знает, это рабби Симха-Буним, с которым он много раз встречался, а брат, которого он не знает, – рабби Исроэль. Но когда я рассказал все это рабби Исроэлю, он воскликнул: "Он так сказал?! Мы с Любавичским ребе знаем друг друга очень хорошо!" Я не знал, что и думать. Насколько мне было известно, мой брат никогда не встречался с Любавичским Ребе. Но теперь, с твоей историей, все становится понятным. Если мой брат заплакал, когда ты ему рассказал о том, что тогда произошло, ясно, что Любавичский Ребе и мой брат знали и понимали друг друга".

Перевод Якова Ханина