Впервые я встретился с Ребе будучи студентом в Йешива-университете. В течение двух незабываемых часов мы говорили о роли еврея в Тикун Олам – исправлении мира. В следующий раз я увиделся с ним по прошествии нескольких лет, в мае 1967-го года, отслужив военным раввином на американской военно-воздушной базе в Японии. По возвращении из армии я принял предложение возглавить общину в Грейт-Нек в штате Нью-Йорк. Тогда же я познакомился с моей будущей женой и по совету хабадника, который работал контролером кошерности у местного ресторатора, я послал Ребе приглашение на свадьбу.

К моему изумлению через неделю после отправки письма мне позвонили и сообщили, что Ребе хочет видеть нас обоих, чтобы дать свое благословение. Мы пришли на встречу, думая, что она продлится не более нескольких минут. Ребе поприветствовал нас с широкой улыбкой и сказал на идиш: "Давненько не виделись".

Действительно, мы давненько не виделись, но ведь я не был любавичским хасидом! С чего бы это мне было поддерживать с ним связь? А может быть, я и должен был? Во всяком случае он удивил меня, обратив на это внимание. А затем Ребе сказал мне:

– Хватит работать с мертвыми; пора начинать работать с живыми.

Вначале я не понял, что он имеет в виду, и ответил:

– Я не занимаюсь похоронами.

Но он просто повторил:

– Хватит работать с мертвыми; пора начинать работать с живыми.

Я уставился на мою невесту, понятия не имея, о чем он говорит. Что это, какая-то мистическая загадка?

– Извините пожалуйста, – сказал я. – Мне очень стыдно, но я не понимаю.

Он улыбнулся:

– Я читал, что вы обнаружили еврейское кладбище в Нагасаки. Зачем терять время на поиски еврейских кладбищ? В Японии есть и живые люди. В Японии живут евреи, и им нужна ваша помощь.

Я действительно обнаружил еврейское кладбище в Нагасаки, городе, подвергшемся атомной бомбардировке. Кладбище, как ни странно, сохранилось. В газетах в Америке появились статьи "Военный раввин обнаруживает кладбище в Нагасаки". Меня удивило, что Ребе читал эти статьи и что его заботят нужды евреев в Японии. Будучи в армии, я не имел дела с гражданским населением и, соответственно, не вступал в контакт с евреями Японии, которые, в основном, жили в Токио, за много миль от места моей дислокации. И вот Ребе заявляет: "Я думаю, что вы должны поехать в Японию и стать раввином японской еврейской общины".

Моя невеста не понимала идиш. Япония для нее – израильтянки йеменского происхождения – представлялась экзотической страной на конце света. Когда я перевел ей слова Ребе, она ответила: "Скажи Ребе, что мы скорее отправимся на Луну. Япония нас не интересует".

Я попытался переменить тему, но у меня это не получилось. Я попробовал заговорить о нашей предстоящей свадьбе, о благословении, за которым мы пришли, но Ребе снова и снова переводил разговор на Японию, на то, что это место для меня. Наконец я воскликнул:

– Но почему?! Почему я должен ехать в Японию?!

В ответ он напомнил мне о Корпусе Мира – популярной программе, созданной под эгидой администрации Кеннеди. По этой программе молодые американцы отправлялись оказывать помощь населению в бедствующих районах планеты. По окончании колледжей многие евреи на год или два шли добровольцами в Корпус Мира. Они хотели сделать мир лучше.

"Помогать другим – это очень хорошо, – сказал Ребе. – Но не надо забывать, что есть евреи по всему миру, и им тоже нужна помощь. Есть евреи и в Японии, и у них нет раввина. Кто будет учить их детей? Кто станет прививать им ощущение гордости за свое еврейство? Кто расскажет им о Песахе? О Хануке? О Рош-Ашана? О Йом-Кипуре? Вы знете ту страну, вы были там, она не чужая для вас. Вы должны ехать туда. Вы должны!"

Я заметил, что Ребе направляет своих посланников – шлухим – во все страны мира. Почему не послать кого-нибудь из них? Ребе посмотрел на меня и сказал: "Если бы у меня был кто-нибудь еще, я бы так и сделал".

И так он отверг все мои аргументы против поездки в Японию: "Не говорите, что вы женаты – вы еще не женаты; не говорите, что у вас есть дети, которых надо отправлять в йешиву: у вас еще нет детей. Вы не должны ехать навсегда. Проведите столько времени, сколько сможете, но сослужите службу для еврейского народа".

Я перевел все это моей невесте, но она считала, что это сумасшествие ехать в Японию. Она отметила, что не знает японского и ничего не знает о тамошних евреях. Так что мы сказали: "Спасибо, но как-нибудь в другой раз".

Тогда Ребе поднялся и дал нам благословение. И я думал, что на этом дело закончилось. Но вскоре мне позвонил председатель еврейской общины Японии. Он находился в Нью-Йорке и предлагал встретиться за чашкой кофе. И, как гром среди ясного неба, он неожиданно предложил мне стать раввином его общины. Я отказался, но через месяц он снова появился в Нью-Йорке, и снова мы встретились за кофе, и опять он предложил мне стать раввином их общины, и опять я отказался. Но когда он появился в Нью-Йорке в третий раз, я, наконец, согласился. Мы с женой решили, что, может быть, неплохо попробовать это на пару лет. Мы будем вместе, вдали от нью-йоркской сутолоки, для нашего брака это будет полезно. Кроме того, не так далеко окажутся Сингапур, Гонг-Конг, Бангкок. У нас будут продленные дальневосточные каникулы!

Через год наши вещи отправились в Японию. Жена была беременна нашим первым ребенком, и мы решили дождаться, когда он родится. И вдруг совершенно неожиданно умер мой отец. В неделю "шива" (первые семь дней траура после похорон) пришло письмо от Ребе со словами утешения. Для меня это письмо очень много значило, особенно потому, что я все еще сомневался, следует ли мне ехать, а теперь добавилось еще и беспокойство за мать: могу ли я ее оставить сейчас? Я не знал что делать.

Когда закончилась неделя траура, я позвонил в приемную Ребе и спросил, могу ли я с ним увидеться. Аудиенция был назначена сразу же. Во-первых, я поблагодарил его за письмо, постаравшись выразить, как много оно для меня значило и как оно помогло и мне, и моей матери. Мы перечитывали его, наверное, сто раз. Но затем я сказал ему, что не уверен, могу ли я ехать в Японию. Я беспокоился о матери и боялся, что в чужой стране я не смогу каждый день собирать миньян, чтобы сказать Кадиш.

"Ты должен ехать, – сказал он мне. – А если ты волнуешься за мать, бери ее с собой, но только не иди на попятный". А затем он дал мне совет, как себя вести: "Ты будешь единственным раввином всего региона. И ты будешь не просто раввином синагоги, ты будешь раввином всей общины, даже для тех евреев, которые не посещают синагогу. Ты должен быть открыт для каждого, и каждый должен знать, что ты его друг. Они должны знать, что они всегда могут к тебе обратиться и что ты придешь к ним, когда бы ни понадобилось. Ты должен интересоваться ими вне зависимости, ходят они в синагогу или нет, и беспокоиться за них".

Он дал мне также указание организовать школу и преподавать в классе Мишну, используя ее текст, а не рассказывая о ней. "В преподавании используй текст, – говорил он. – Любой источник, который тебе нравится, но это должен быть напечатанный текст. Тогда, даже если им не понравится то, что ты рассказываешь, у них всегда останется источник. Если же ты будешь просто читать им лекцию, это в одно ухо влетит, в другое вылетит. А с текстом источника у них всегда будет что взять с собой домой".

Он также велел мне изучать Тору совместно с женой, особенно Пятикнижие с комментарием Раши. "Изучайте его вместе, – сказал он, – и это еще больше вас сблизит. Вы почувствуете себя там одинокими, вдали от семьи и друзей, и это ваше совместное изучение Торы станет для вас самым драгоценным временем, которое вы будете проводить друг с другом".

Он также посоветовал мне выбрать кого-нибудь, к кому я мог бы обращаться по вопросам еврейского закона, какого-нибудь авторитетного раввина. Я сказал, что хотел бы в таких случаях советоваться с рабби Моше Файнштейном, и Ребе ответил: "Это замечательно. Я попрошу его отвечать на твои звонки, потому что на твои плечи ляжет забота за целый регион".

А напоследок он сказал: "Живи заповедями каждый день". Другими словами, каждый день должен быть прожит согласно Торе. И тем самым Ребе дал мне жизненное кредо. Я записал эти слова на маленькой карточке, которую всегда ношу с собой.

Годы, которые мы провели в Японии, оказались лучшими годами в нашей жизни. Передо мной открылся целый мир. Я начал гораздо лучше понимать самого себя и как человека вообще, и как еврея, и как американца. Два увлекательных года превратились в три, затем в четыре, пять и, наконец, восемь лет. Вначале я полагал, что мы не станем посылать наших детей в школу в Японии. Но мы приняли решение, что не уедем, пока у нас не будет полноценной замены, и первые школьные годы наших детей прошли в стране восходящего солнца.

Я обратил внимание, что японцам интересен иудаизм, особенно Талмуд. Однажды мне позвонил незнакомый человек и спросил, не может ли он одолжить Талмуд. "Я прочитаю его за ночь и верну утром." Усмехаясь про себя, я предложил ему приехать с грузовиком. Когда он появился у меня на пороге и увидел полки с томами Талмуда, он понял, что я имел в виду. Поговорив со мной, он предложил мне написать введение в Талмуд, переведя лучшие истории и высказывания оттуда на японский. Я так и сделал, и эта книга вышла в лидеры продаж. Было продано более миллиона экземпляров. Она продолжает продаваться и сейчас, кажется, уже в своем тринадцатом издании.

Все эти годы я никогда не забывал свои встречи с Ребе и выражение его глаз. Они были чудесными, взгляд их был теплым, но в то же время пронзительным. Он видел меня насквозь. Воспоминание о нем никогда не сотрется из памяти. Это очень трудно передать тому, кто никогда не встречался с ним. В его присутствии реально ощущалось, что его невозможно обмануть. Это был необычный человек, это был человек, обладавший уникальными духовными способностями, который был близок к святости настолько, насколько вообще способен человек.

Перевод Якова Ханина