(Женщина, рассказавшая эту историю, пожелала остаться неизвестной.)

Брак моих родителей не был счастливым. Моя мама выросла в сталинской России, потеряла свою мать еще в детстве, ее дед несколько раз попадал в тюрьму за преподавание Торы и подвергался там жестоким издевательствам. И вот теперь, будучи молодой женщиной, она не умела быть счастливой, а от того, что она была несчастна, был несчастен и мой отец.

Я как-то прочитала историю о том, как Ребе сказал кому-то: "Детям нельзя судить родителей". Так что не мне судить, что они делали так или не так, но я думаю, они старались, как могли, и, учитывая обстоятельства, они были очень хорошими родителями.

В 60-е годы каждый хасид в свой день рожденья удостаивался аудиенции у Ребе. Поэтому каждую зиму мой отец вез всю нашу семью в Нью-Йорк на свой день рожденья. Чаще всего мы заходили в кабинет Ребе очень поздно ночью. Очереди были непредсказуемы, тот, кому на аудиенцию изначально отводилось пять минут, мог задержаться на два часа. Мы сидели, совершенно уставшие, на скамейке в коридоре 770, но подходила наша очередь, мать всегда причесывала нам волосы, чтобы в присутствии Ребе мы выглядели прилично. Когда я чувствовала прикосновение расчески к моей голове, я знала, что нам уже скоро пора заходить.

Даже в совсем юном возрасте и я, и мои сестры и братья очень хорошо если и не осознавали, то ощущали, насколько духовно возвышенными были эти аудиенции. В кабинете Ребе мы чувствовали исходивший от него поток любви, заботы, понимания и принятия нас такими, какие мы есть. Но в то же время было очевидно, что от нас и ожидается много. В кабинете Ребе у каждого появляется безошибочное чувство, что Ребе от тебя чего-то ожидает, и ответное стремление эти ожидания оправдать.

В какой-то момент аудиенции Ребе поворачивался к детям и жестом подзывал их к своему столу. Он открывал ящик стола, где у него находился пакет с леденцами, приготовленными, как я понимаю, специально для нас. Мы выбирали по одному – я всегда брала красный – и мы громко произносили благословение, а он отвечал: "Омейн".

Иногда он предварительно спрашивал, какое благословение мы произносим на леденцы, иногда он расспрашивал о теме наших занятий в школе, но большей частью он беседовал с нашими родителями. Я тогда еще не говорила на идиш и не понимала в точности их слова, но по их интонациям безошибочно угадывала, о чем шла речь. Родители не говорили с нами о своем браке, но нам и так все было понятно. Мы знали все.

Одна из моих сестер старше меня, а когда мне исполнилось пять лет, я сама стала "большой сестричкой". Уже тогда появились признаки, что наши родители закончат разводом, и меня приводила в ужас мысль, что мне придется выбирать между ними. Я боялась и за моих сестер, переживала за родителей. Я знала, что, выбирая одного из родителей, мы неизбежно нанесем жестокую рану другому. Слава Б-гу, они сумели сохранить брак, пока мы не подросли, но тогда я не знала, чем все закончится, и решила написать Ребе.

Я видела множество раз, как мои родители делают это, мой отец нередко помогал мне написать письмо Ребе. Я знала, что, когда дела идут через пень-колоду, надо писать Ребе. И я знала, где мой отец держал бумагу, ручки, конверты и марки.

Добыв себе все необходимое из отцовского шкафа, я написала письмо, где подробно обо всем рассказала: что я беспокоюсь о браке моих родителей, беспокоюсь о моей младшей сестре, беспокоюсь обо всем. На конверте я написала: "Любавичскому Ребе. 770 Истерн парквей, Бруклин, Нью-Йорк". В те годы еще не использовали почтовые индексы.

Я запечатала письмо, нашла почтовый ящик и бросила письмо в прорезь. Облегчив душу и высказав все свои беды тому, кто, как я знала, понимал меня и заботился обо мне, я почувствовала себя лучше.

Однажды ночью, уже лежа в постели, я услышала, как наверху, в коридоре на втором этаже нашего дома, зазвонил телефон. Отец поднял трубку.

"Алло?.. 770?.. Ответ?.. Кому?"

Я думала, что получу от Ребе ответ по почте, но мне позвонил его секретарь.

"Моей дочери?.. Для нее ответ от Ребе?.. Она писала?.. Хорошо. Минутку, я возьму ручку".

Отец записал ответ, и я услышала, как он сказал: "Спасибо", а затем раздался щелчок, когда он повесил трубку. Затем отец медленно направился ко мне в комнату.

"О Б-же! – подумала я, – мой замысел раскрыли!"

Отец вошел в комнату и позвал меня по имени.

– Да, папа, – ответила я.

– Ты писала Ребе?

– Писала.

– Ну, для тебя есть ответ.

Он передал мне слова Ребе, а вскоре я получила по почте письмо из секретариата Ребе с тем же посланием. Это письмо – самая дорогая вещь у меня, я храню его до сих пор. Вот что в нем говорится:

"…Ты, конечно же, следишь за тем, чтобы твое поведение становилось все лучше, как это подобает еврейским девочкам, каждая из которых называется "дочерью Сары, Ривки, Рахели и Леи" ... Да будет воля Всевышнего, чтобы тебе во всем сопутствовал успех и родители получали радость от тебя, а именно – еврейскую, хасидскую радость. С благословениями".

Письмо подписал от имени Ребе его секретарь рав Симпсон.

Спустя несколько лет я в составе женской группы поехала в Нью-Йорк, чтобы принять участие в ежегодной конференции хабадских женщин, на которую в тот год смогла поехать моя мать. Один раз во время конференции Ребе выступил перед общим собранием делегатов в 770, после чего все получили возможность по очереди пройти перед Ребе и получить его благословение. Для каждой участницы поговорить с Ребе было невозможно, это заняло бы слишком много времени, но нам сказали, что мы можем вручить Ребе свои записки и, не задерживаясь, проходить дальше. И в моей записке я опять написала, что беспокоюсь о моих младших сестрах и братьях – их уже к тому времени было несколько – и что ситуация в доме нехорошая.

Ребе взглянул на мою записку, а затем со своим сильным русским акцентом сказал:

– Если ты будешь хорошей девочкой, это будет хорошо и для них.

– Я хорошая девочка! – воскликнула я, прежде чем меня потеснили, чтобы освободить место для следующей участницы конференции.

Поначалу я не поняла, что он имел в виду, но, повзрослев, смогла сопоставить оба его ответа. Насколько я понимаю, Ребе советовал мне перестать пытаться все исправить: это не твой брак, это не твои дети, которых ты обязана растить. Ты еврейская девочка и должна концентрироваться на этом. Будь хорошим примером для своих младших братьев и сестер, и тем самым ты будешь хорошей дочерью.

Вместо того, чтобы признавать значимость и обоснованность моих тревог или предлагать мне отдалиться от "токсичных" людей, как это принято в современной терапии, он дал мне новый, позитивный способ оценивать то, что я могу сделать: если ты будешь хорошей девочкой, это будет хорошо для всех.

Я не уверена, подходит ли эта идея для каждого ребенка с подобными проблемами. Я читала опубликованные письма Ребе, в которых он советовал думать в первую очередь о других, а не о себе. Но в моем случае он сказал, чтобы я концентрировалась на самой себе. Иногда ответ – именно в этом.

Перевод Якова Ханина