Мои родители Джудит и Говард Алтеры встретились в Израиле. Моя мать родилась в Чехословакии и пережила Катастрофу, а отец приехал в Израиль из Америки. Они поселились в США, и у них родилось трое детей. А затем у отца обнаружили злокачественную меланому. В октябре 1971 года ему сделали операцию, и казалось, все страхи позади, но летом следующего года меланома появилась опять, и с ней уже ничего нельзя было сделать. 15 декабря 1972 года, по еврейскому календарю 10 Тевета, в возрасте сорока семи лет отец скончался. Моей матери было тогда тридцать шесть лет, а мне, старшей из детей, – шестнадцать.

Мы жили в Фар-Рокавей, и я ходила в йешиву Флэтбуша. Хотя у моей семьи не было особых связей с Хабадом, незадолго до смерти отец решил, что должен встретиться с Любавичским Ребе и получить его благословение. Для него это было очень важно, и он снова и снова звонил в секретариат Ребе и пытался связаться с людьми, которые, как он полагал, могли помочь ему организовать встречу. Но в конце концов он получил ответ, что Ребе не сможет увидеться с ним на частной аудиенции и вместо этого пошлет кого-нибудь к нам домой.

Моя мать невероятно расстроилась, и она до сих пор испытывает тяжелое чувство по этому поводу. Так или иначе, встретиться с Ребе отцу не удалось, а к нам домой пришел хабадский посланник и проверил мезузы, а также спросил мою мать, соблюдает ли она законы семейной чистоты. Она не соблюдала, но после визита посланника начала это делать. И именно тогда нам в школе рассказали об этих законах. Вернувшись домой, я спросила мать, ходит ли она в микву, и она гордо ответила: "Да!"

Моя мать – оптимистичная и решительная женщина. Со своей непоколебимой верой она умудрялась содержать нашу семью, хватаясь за любую соломинку. Но перенести смерть мужа ей было очень непросто. Ребенком она пережила Катастрофу, вышла замуж, переехала с мужем в США, начала новую жизнь и вдруг в возрасте тридцати шести лет осталась вдовой. И у нее даже не было родственников поблизости. Все ее братья и сестры, пережившие войну, оказались разбросаны по всему миру.

И вдруг от Ребе пришло послание. После "шива" – первых дни траура – и "шлошим" – тридцати дней, второго периода траура – он хотел встретиться с нашей семьей. И вот темной ветренной январской ночью мы сидели на жесткой деревянной скамье перед кабинетом Ребе и ждали своей очереди. Было поздно, и мы очень устали. Моему младшему брату было всего одиннадцать. Мы начали засыпать.

Наконец нас пригласили в кабинет. Перед большим столом стояло несколько стульев, а за столом сидел Любавичский Ребе. Он пригласил нас присесть. Я помню, как, глядя на него, подумала, что лицо этого человека старое, но глаза молодые. Таких чистых, голубых, прекрасных глаз я в жизни не видела. Он смотрел на меня, и я чувствовала, как его взгляд пронизывает меня, словно Ребе видит самую мою сущность. "Что он там видит?" – подумала я.

Большую часть разговора я забыла, но помню, как он спросил нас, что нам снится. Нам всем, включая меня, снился отец. Один мой сон повторялся много раз, хотя и не каждую ночь, и я до сих пор ясно его помню. Во сне я видела, как вхожу в комнату, где на кровати лежит отец. В голове у меня полно вопросов. Я сажусь к нему на край кровати и задаю ему все эти вопросы. "Мне нужны ответы", – говорю я отцу, поворачиваюсь к нему, а он исчезает.

Когда мой отец болел, никто не говорил о том, что он умрет. В те времена вообще не упоминали рак. У моих родителей были книги на эту тему, но они прятали эти книги от нас. Отец умер в пятницу, а последний раз я видела его в течение нескольких минут в предыдущую среду. И у меня так и не появилось ощущения завершенности. Но когда я рассказала мой сон Ребе, он объяснил мне: "На самом деле ты сама знаешь ответы, которые отец дал бы тебе".

Мне было только шестнадцать. Когда отец был здоров, он посвящал работе долгие часы, и я проводила с ним довольно мало времени. Но, тем не менее, у меня было довольно ясное понимание и ощущение того, кто он и что он, поэтому я хорошо представляла себе, что он мог мне сказать. Слова Ребе звучали правдоподобно. "Ты всегда будешь нести в себе своего отца, – добавил он. – Он – ноша на твоих плечах, которую ты будешь ощущать всю оставшуюся жизнь". До сих пор эти слова Ребе остаются со мной: у меня всегда есть ясное понимание, чего отец хотел бы от меня и моих братьев.

Мои младшие братья тоже рассказали Ребе о своих снах, и он все им объяснил. Он говорил мягко и нежно, и у нас появилось ощущение, что все устроится.

Затем мы, трое детей, вышли, а моя мать осталась в кабинете Ребе. Позже она рассказала мне, что они говорили о воспитании детей и о том, как ей продолжать свою жизнь, что делать с бизнесом, который вел мой отец. Ребе дал ей много указаний. Она вспоминала эту аудиенцию как очень необыкновенное событие.

Во время болезни моего отца я вела дневник, где записывала вопросы, которые задают дети, когда их родители умирают: "Что мой отец сделал неправильно? Как может Всевышний сделать такое маленьким детям? В чем цель?" Я сказала себе тогда, что если мне придется сидеть "шива", я больше не буду верить в Б-га. Но на самом деле, когда мы оплакивали отца, я ощутила себя в мире с самой собой. Вместо того, чтобы стать мятежницей, я стала более верующей. Не знаю, встреча ли с Ребе или что другое, но все сошлось к тому, что у меня сформировалась мощная духовная система верований.

Выйдя от Ребе, я все еще не имела объяснений, почему все так произошло, но я ощутила, что в планах Всевышнего есть цель, даже если мне никогда не суждено ее полностью понять. И после этого у меня появилось чувство завершенности, и мне уже больше не снились эти сны. Но я все еще ощущаю присутствие отца у себя "на плечах".

Перевод Якова Ханина