Среди всех имеющихся у нас фотографий и видеозаписей Ребе огромное количество было снято моим двоюродным братом Леви-Ицхаком Фрейдиным, известным просто как Леви-Иче. Леви-Иче умер в 1992 году, поэтому историю о том, как он взялся за это дело и как развивались его отношения с Ребе, придется рассказывать мне. Я расскажу о том, чему сам был свидетелем.

Леви-Иче жил в Холоне, израильском городе, по большей части нерелигиозном. Формально он не был любавичским хасидом, но происходил из знаменитой семьи российских хабадников, и Ребе попросил Эфраима Вольфа, руководившего сетью любавичских организаций в Израиле, нанять Леви-Иче в качестве фотографа, поскольку это было его профессией. В 1975 году, проработав в хабадских организациях около двадцати лет, Леви-Иче решил посетить Ребе в Нью-Йорке. Мне позвонили и спросили, не может ли он остановиться у меня. Я согласился, и он приехал прямо перед Рош-Ашана.

Он не мог себе представить заранее, что это за место, как тут все будет выглядеть в Рош-Ашана, Йом-Кипур, Суккот и в Симхат-Тора. Но он был профессионалом до мозга костей и, увидев, как все кипит вокруг, он немедленно почувствовал потребность фотографировать. Он был заядлым, полным энергии человеком, и личность Ребе оказалась для него огромным стимулом.

Как только Ребе появлялся, камера Леви-Иче начинала щелкать, пока Ребе не уходил. Это просто выводило из себя учеников йешивы, которые сопровождали Ребе. Они считали, что фотографировать Ребе с такого близкого расстояния неуважительно. Действительно, в ранние годы своего руководства Ребе избегал фотографов. Позднее он уже не так резко относился к этому, но все равно съемки Ребе оставались редкостью. А Леви-Иче хотел сделать достойные фотографии, не просто снимки навскидку. Для этого ему требовалось стоять поближе к Ребе. Поэтому ученики йешивы мешали ему, и поначалу мне приходилось сопровождать Леви-Иче, чтобы отгонять их от него, давать ему советы, когда можно фотографировать, не провоцируя других.

Для записи фарбренгенов он использовал трехминутные пленки, которые стоили довольно дорого. Затем он склеивал их вместе. Вернувшись домой, он составил из этих пленок полнометражную кинохронику всей бурной деятельности и массовых гуляний месяца Тишрей в Краун-Хайтсе, свидетелем которых он стал. Он хотел показывать этот фильм в разных местах по всему Израилю.

Спустя несколько месяцев я созвонился с ним и спросил, не собирается ли он снова к нам на Тишрей. Помня, как его донимали ученики йешивы, он ответил без всякого воодушевления, но мне удалось его переубедить. В этот раз Леви-Иче прямо спросил Ребе, неприятно ли ему, когда его фотографируют. Ребе ответил, что его это не беспокоит.

Вскоре Леви-Иче получил и прямое поощрение. Ребе выходил из 770, а Леви-Иче уже поджидал его с фотоаппаратом наготове, и Ребе сказал: "Передай ученикам йешивы, что они должны заниматься изучением Торы с таким же энтузиазмом, с каким ты занимаешься фотографией!" Что сделал Леви-Иче? Он тут же ворвался в зал, где проходили занятия, постучал по столу и объявил: "Ребе сказал мне, чтобы я сказал вам, чтобы вы учились с таким же энтузиазмом, с каким я фотографирую!"

Думаю, именно после этого они перестали досаждать ему, особенно видя, что Ребе всегда ему улыбался. В результате ему удалось сделать несколько чудесных снимков улыбающегося Ребе.

Однажды в воскресенье Леви-Иче фотографировал, как Ребе раздает доллары всем желающим, поощряя их давать пожертвования на благотворительность. Вдруг Ребе спросил его: "А кто сфотографирует, как ты получаешь доллар?" Леви-Иче не знал, что ответить, и стоял, онемев. Ребе жестом показал ему передать фотоаппарат другому фотографу, Хаиму-Баруху Алберштаму. Леви-Иче так и сделал, и получилось, что Ребе позировал вместе с ним для фото!

Немалое время, что он провел в непосредственной близости от Ребе, привело к тому, что он стал хасидом. Не хасидом учений Ребе, так сказать, а хасидом с глубокой любовью к самому Ребе. Вот всего лишь один пример. Леви-Иче знал, что Ребе хочет, чтобы мужчины евреи не подстригали бороду. Леви-Иче жил в нерелигиозной общине в Израиле, и ему было трудно решиться на такое. Он бы слишком выделялся там, да и его жене это могло не слишком понравиться. Но он подумал, что его борода может порадовать Ребе, и перестал бриться. Когда он впервые приехал бородатым, он ожидал, что Ребе проявит удовольствие по этому поводу, но Ребе ничем не показал, что фотограф выглядит по-другому. Леви-Иче почувствовал ужасное разочарование. Но когда он приехал с бородой на следующий год, Ребе оправдал все его надежды и тепло поздравил его с тем, что тот взял на себя исполнение этой заповеди. Увидев, что порадовал Ребе, Леви-Иче расплакался как дитя. Такая эмоциональная реакция удивила меня, но он объяснил: "Ты не представляешь себе мудрость Ребе! Когда я начал отращивать бороду, мое решение еще не было твердым. Я даже подумывал сбрить ее после Тишрей. И Ребе почувствовал это. Но когда он увидел, что это всерьез и надолго, он поздравил меня".

Ребе значил для него все, и это отношение проявлялось в его фотографиях. Он выставлял их и показывал свои фильмы где только мог, не ради денег, а из любви к Ребе.

Его страсть приносила необыкновенные плоды. Однажды с ним заговорила молодая женщина, но он не понимал по-английски и позвал меня: "Я не знаю ее. Что она от меня хочет?" Когда я спросил ее, она ответила: "В прошлом году я была в нерелигиозном кибуце в Израиле. Пришел мистер Фрейдин и показал нам видеохронику месяца Тишрей у Ребе. Посмотрев видеозапись, я решила стать религиозной. В течение года я брала на себя исполнение одной заповеди за другой, а вот теперь приехала, чтобы быть рядом с Ребе в Тишрей."

Я подумал, что Ребе эта история порадует, и убедил Леви-Иче пойти к нему и рассказать, что случилось. Леви-Иче согласился и, когда я спросил его потом, как все получилось, он ответил: "Ребе ничего не сказал. Он просто улыбнулся. Но такой улыбки я еще не видел!"

Последний раз Леви-Иче приехал в Нью-Йорк в 1992 году за две недели до того, как у Ребе произошел инсульт. Леви-Иче провидчески сказал ему:

– Ребе должен следить за своим здоровьем, потому что нам нужен здоровый Ребе.

– А мне нужны здоровые хасиды, – ответил Ребе.

Как известно, 27 Адара Ребе, молясь на месте упокоения своего тестя, Ребе Раяца, внезапно упал. Это был инсульт. И буквально сразу же после этого инсульт случился у Леви-Иче. С тех пор он говорил через силу, с большим трудом, но в течение нескольких месяцев регулярно звонил мне, справляясь о состоянии Ребе. Примерно в то же время он сделал пожертвование на реконструкцию в 770. Он попросил, чтобы на доске, где висят таблички с именами тех, в чью честь делались пожертвования, были вывешены и имена его родственников. Однажды он позвонил мне глубокой ночью, что было очень необычно для него, поскольку он всегда помнил о разнице во времени между Израилем и Нью-Йорком.

– Я хочу быть уверенным, что имена там, – сказал он.

– Не волнуйся, я обо всем позаботился, – ответил я.

На следующий день он умер.

Перевод Якова Ханина