Мой тесть, реб Янкель Кац, был исключительной личностью, а его отношения с Ребе поражали своей необычностью. Собственно, эти отношения начались у него еще в первой половине XX-го века с Предыдущим Ребе.

Мой тесть жил тогда в Чикаго и был еще ребенком. Он рассказывал мне, что в семилетнем возрасте очень не любил ходить со своим отцом в синагогу. Отец его происходил из Любавичских хасидов, носил длинный сюртук, бороду не сбривал, но к хабадникам себя не причислял. Более того, он не очень-то любил хасидов, а если точнее, ему не нравилась хасидская философия. Остальные прихожане синагоги, куда ходил отец, также не любили хасидизм. А юного Янкеля Каца тянуло к хасидизму, и в той синагоге ему было неуютно.

Однажды он зашел в синагогу, где молитвы велись, как принято в общинах Хабада, согласно порядку, установленному великим кабалистом Аризалем. В этой синагоге ему понравилось. Там он впервые услышал о Предыдущем Ребе, Ребе Раяце, который тогда еще не был в Америке. И в возрасте восьми лет Янкель Кац начал посылать Ребе письма в Европу. Более того, он прилагал к письмам пожертвования из своих собственных карманных денег. И Ребе лично отвечал ему. Как рассказывал реб Янкель, тогда он по-настоящему заинтересовался Хабадом.

Впервые встретиться с Ребе Янкель Кац сумел в 1929-м году. Ребе Раяц во время своего первого визита в США побывал во многих городах, в том числе и в Чикаго. Когда он приехал в США в 1940-м году на постоянное жительство, привязанность моего тестя к нему, а впоследствии и к его преемнику, возросла еще больше.

Зачастую Ребе не приходится слышать много хороших новостей. Последователи обращаются к нему со своими проблемами. Ребе однажды сказал моему тестю: "Их бин а цорос Ребе (Я – Ребе несчастий). Когда у кого-то есть дурные новости, мне всегда их сообщают. Когда есть добрые вести, мне сообщают от случая к случаю". И Янкель Кац полагал, что одна из его обязанностей – радовать Ребе хорошими вестями.

Для моего тестя они были не просто Ребеим. Они были для него друзьями. Ребе Раяц говорил ему, что у него много хасидов, но мало друзей. В Янкеле Каце он видел своего "йедиди" – друга.

Мой тесть стал одним из первых значительных меценатов, дававших большие пожертвования любавичским организациям. Восьмилетним мальчиком он посылал в Хабад карманную мелочь, и с этого началась его благотворительная деятельность, продолжавшаяся всю жизнь. Уже после его смерти мы узнали, что, когда Ребе Раяц прибыл в Америку, мой тесть вручил ему чековую книжку, в которой все чеки были подписаны, а место, где следовало ставить сумму денег, оставалось незаполненным. Даже наша семья не знала, что он так сделал. Он предпочитал не распространяться о своей благотворительности.

Лишь незадолго до своей смерти он поделился со мной одним из своих секретов. В 1940-м году ему позвонил Ребе Раяц и попросил пожертвовать определенную сумму. Тесть тут же выслал деньги, даже не поинтересовавшись, на что они потребовались. На ближайший еврейский праздник он приехал в Нью-Йорк, чтобы провести святой день в синагоге Ребе, которая разместилась в недавно купленном здании 770 на Истерн-парквее. "Это твое здание, – сказал ему Ребе. – Это на твое пожертвование". Не знаю, какую сумму он внес, но по крайней мере часть 770 была куплена на его деньги.

Впрочем, это был единственный раз, когда мой тесть рассказал о своих пожертвованиях. Он ничего не хотел взамен. Как он говорил: "Не надо называть в мою честь здания, не надо никаких мемориальных досок, банкетов со славословиями, памятников и увековечивания". Признание его благотворительности было ему безразлично.

У меня самого есть немало личных воспоминаний о связи с седьмым любавичским Ребе. Некоторые из них тоже имеют отношение к благотворительности. Например, однажды мне пришлось по делам отправиться в Японию, и мой тесть сказал Ребе, что я буду в Токио. Накануне субботы мне позвонил в гостиницу Берел Леви, представитель ОК – агентства по сертификации кашрута.

– Это Берл Леви, – услышал я в трубке. – Вы знаете, кто я?

– Да, – ответил я. Мы встречались с ним несколькими годами ранее.

– Я сейчас на Филиппинах по вопросам наблюдения за кашрутом и останусь здесь на субботу, – объяснил он, прежде чем перейти к делу. – Ребе попросил меня позвонить. Еврейская община Токио планирует построить новую синагогу, и у них возникли разногласия по поводу того, включать ли в проект микву. Ребе знает, что вы сейчас находитесь в Токио и скорее всего пойдете в субботу в синагогу. Когда вы там будете, вы, наверное, захотите дать пожертвование. Ребе говорит, что хочет стать вашим партнером в этой благотворительности. И он просит вас недвусмысленно дать понять, что ваше пожертвование – на новую микву, написать письмо в эту общину о важности заповеди о микве и упомянуть, что ваше пожертвование делается в партнерстве с Любавичским Ребе.

Конечно же, я так и сделал. Написал по-английски письмо о моем пожертвовании на микву в Токио. Попросил повесить это письмо на видном месте в здании, а когда когда зашел в синагогу в воскресенье или понедельник, увидел, что мою просьбу выполнили.

Вернувшись домой, я погрузился в другие заботы, и весь эпизод вылетел у меня из головы, но прошло несколько месяцев, и у меня в кабинете раздался звонок. Моя контора находилась тогда в Вашингтоне, в доме 1700 на Пенсильвания Авеню напротив Белого Дома. Мой собеседник сказал, что он находится в Вашингтоне, только что закончил встречу в Белом Доме, а сейчас хотел бы повидаться со мной. Этот человек пришел ко мне в кабинет, передал мне стодолларовую купюру и объяснил: "Ребе сказал, что вы вместе дали пожертвование в Токио, и это его доля".

Вот так вот я однажды дал пожертвование в партнерстве с Ребе. Не знаю, какой эффект возымело мое письмо, но, насколько мне известно, сейчас в Токио есть миква.

Перевод Якова Ханина