Впервые я посетила Краун-Хайтс в 1973-м году. Впечатление было хуже некуда. Я выросла в Сан-Диего, в Калифорнии, с Хабадом познакомилась, учась в Университете Калифорнии в Сан-Диего (UCSD). Но заменить пляжи Ла Холья улицами Бруклина оказалось выше моих сил.

Я вернулась в университет, не очень представляя себе, что делать с иудаизмом, да и вообще со всей моей жизнью. Но уже через год я гораздо лучше знала, на каком свете нахожусь и чего хочу добиться, и решила вернуться в Нью-Йорк. "Почему бы не попробовать?" – подумала я.

Моим родителям эта идея не пришлась по душе, и это еще мягко сказано. Официально мы состояли в общине консервативной синагоги, но участие в синагогальной жизни у нас быстро сходило на нет после Бар или Бат-мицвы.

"А знаешь что? – предложила я матери. – Поехали со мной. Сама посмотришь, как оно там".

Моя мать родилась в Нью-Йорке и всегда скучала по нему, но моя идея привела ее в ужас. Все же мне удалось убедить ее провести в Краун-Хайтсе выходные и принять участие в программе "Встреча с Хабадом". В рамках этой программы у нас была возможность встретиться с Ребе.

Семья, у которой мы остановились, произвела на мою мать самое благоприятное впечатление, ей понравились и другие люди, с которыми нам довелось пообщаться в субботу. Но вообще во всей этой религиозной атмосфере она чувствовала себя очень неуютно. А уж когда нам пришлось несколько часов ждать встречи с Ребе, ее недовольство начало зашкаливать. Но чувство ответственности не позволяло ей бросить все на полпути.

Нам объяснили, что перед аудиенцией надо написать для Ребе на листках бумаги наши имена. Мою мать зовут Кэрол, а ее еврейское имя – Хая. Это имя означает "жизнь", и моя мать всегда им очень гордилась.

Когда нас, наконец, пригласили зайти в кабинет Ребе, он прочитал наши имена и посмотрел на мою мать:

– У вас ведь есть еще одно имя, не так ли? – спросил он.

– Эээ, вообще-то да, – пробормотала она. Я посмотрела на нее, совершенно ошарашенная.

– Мое полное имя Хая-Ента, – объяснила она, – но имя Ента мне не нравится, поэтому я никому его не называю.

Мы были потрясены. Она никогда не писала Ребе, никого не знала в этой общине. Это было уму непостижимо.

Маму я привела с собой просто как напарницу и думала, что она будет играть вторую скрипку, но Ребе сконцентрировал свое внимание в основном на ней. Она рассказывала ему про моего отца, про моих братьев. Наконец, речь зашла обо мне.

В моей записке я просила благословение, чтобы мое нынешнее пребывание в Краун-Хайтсе стало удачным. Ребе спросил, что я делала до сих пор.

– Училась в UCSD, – ответила я.

– По какой специальности? – поинтересовался он.

– По философии. Но меня, кажется, больше интересует психология.

Ребе посмотрел на меня и заявил:

– Тебе надо вернуться в колледж.

За последний год мне все уши прожужжали, что надо оставить колледж, мол, это не место для религиозной еврейской девочки, незачем там быть, все равно там ничему не учат из того, что нужно в реальной жизни. И вот пожалуйста. Ребе говорит, что мне надо возвращаться в колледж! Я не верила собственным ушам.

Моя мать, типичная еврейская мама, влезла в разговор:

– А что насчет замужества?

Я чуть со стыда не сгорела. А Ребе спокойно заметил:

– Не волнуйтесь. В свое время.

Из кабинета моя мать выходила в полном восторге. "А Ребе-то ко мне замечательно относится", – радостно щебетала она. Об этой аудиенции она вспоминала всю жизнь до последних дней.

Утром я пришла на работу, куда устроилась секретарем. На столе я увидела каталог курсов в Университете Калифорнии Лос-Анджелеса (UCLA). Каталог принесла одна из девушек, работавших вместе со мной. А я всегда мечтала поступить в UCLA и начала листать каталог. Несколько курсов сразу же заинтересовали меня.

Я написала Ребе, спрашивая, уехать ли мне из Краун-Хайтса в Лос-Анджелес и поступить на факультет психологии. Ребе дал благословение, я поступила в UCLA и получила степень бакалавра, а со временем и магистра. Со степенью бакалавра я начала работать научным сотрудником по изучению аутизма в психоневрологическом институте UCLA. Я также принимала активное участие в работе местного Хабад-хауза, которым руководил рав Шломо Кунин. Хабад-хауз я воспринимала как свое главное занятие. У меня была квартира, где я предлагала остановиться любой девушке, которая хотела отметить субботу в Хабад-хаузе. Я видела в этом свое призвание.

В то же время я пыталась найти мужа и часто ездила в Нью-Йорк. Мой возраст приближался к тридцати, но у меня ничего не получалось, я чувствовала себя очень подавленно. Девушки, которые с моей помощью познакомились с иудаизмом, стали религиозными и уже повыходили замуж и имели детей. А что же будет со мной?

Мне нужен был совет Ребе. Я написала, кто я такая, сколько мне лет, чем я занимаюсь. "Моя нерелигиозная работа – в UCLA", – писала я, отмечая, что рассматриваю свою деятельность в Хабад-хаузе как мою "настоящую работу". Будучи хабадницей, я просила благословение найти "хорошего любавичского молодого человека", чтобы выйти замуж, и спрашивала, переехать ли мне в Нью-Йорк или оставаться в Лос-Анджелесе.

В моем письме в словах "нерелигиозная работа" Ребе перечеркнул слово "нерелигиозная", а после слова "работа" добавил на полях: "цель которой – эмоциональное благосостояние и излечение детей". Он явно рассматривал это как нечто гораздо большее, чем обыденное занятие, как миссию Свыше. Со временем работа с детьми стала моей главной работой в жизни, так что эти слова Ребе полностью оправдались для меня.

Отвечая на то, что я ищу хорошего любавичского парня, Ребе написал: "Никто не может предсказать свою судьбу. Возможно, что ты удостоишься выйти замуж за б-гобоязненного человека с прекрасными чертами характера, который благодаря твоему влиянию станет хасидом Хабада".

Под конец Ребе советовал мне оставаться в Лос-Анджелесе. Он не видел нужды в переезде для того, чтобы выйти замуж.

Через несколько месяцев сваха познакомила меня с моим будущим мужем. Его отец был бобовским хасидом, мать происходила из сатмарских хасидов, а сам он жил в Лос-Анджелесе. На нашей второй встрече мы уже видели, что нравимся друг другу, но ему не давал покоя вопрос:

– Как ты можешь серьезно встречаться со мной, если я не хабадник?

– Забавно, что ты это спрашиваешь, – заметила я и рассказала о том, что Ребе посоветовал мне искать не обязательно хабадника, но кого-то, кто "богобоязнен и обладает прекрасными чертами характера".

Он побледнел:

– Я тоже должен тебе кое-что рассказать. Когда рабби Моше Файнштейн подписывал мой диплом раввина, он в конце добавил несколько слов: "Я хотел бы упомянуть, что этот человек в особенности богобоязнен и обладает прекрасными чертами характера".

Так что мы точно знали, что предназначены друг для друга. Как говорится на идиш, "башерт".

Перевод Якова Ханина