Когда началась Шестидневная война, в числе других резервистов отправился на фронт мой муж Довид, да отомстит Всевышний за его кровь, внук Хони Морозова, секретаря шестого Любавичского Ребе. Довид воевал в 84-м подразделении под командованием генерала Исраэля Таля (Талика). И тогда же родился наш сын. Дело было задолго до сотовых телефонов, и мой муж узнал о рождении сына только месяц спустя. По Б-жественному провидению из-за желтухи новорожденного обрезание откладывалось несколько раз. Когда Довид приехал в короткое увольнение, он сразу же, в девять утра в пятницу, позвонил раву Гарелику, который постановил, чтобы обрезание делали в тот же день.

Кфар Хабад тогда был просто деревней, а его жители – одной большой семьей. И деревенские ребята тут же принялись за работу. Они попросили реб Лейбуша дать консервы, реб Залмана – бутылки Темпо-колы, Хайка сварила рис, и в час дня, всего через четыре часа после решения рава Гарелика, состоялось чудесное празднование брит-милы.

Это был последний раз, когда наша семья собралась вместе. Сразу же после этого пришли известия о тяжелых боях, и мой муж, не желая оставаться дома, пока его товарищи воюют, решил вернуться на передовую. Он ушел и не вернулся. В субботу 30-го Сивана (8-го июля) 1967-го года на берегу Суэцкого канала его сразили египетские пули.

На исходе субботы рав Биньомин Клайн, секретарь Ребе, получил извещение о трагедии. Зная, какую боль это известие принесет Ребе, он начал раздумывать, как его преподнести. Он записал сообщение на листе бумаги и продолжал обдумывать свой следующий шаг, когда внезапно в секретарской приемной раздался звонок – сигнал, что Ребе вызывает его по внутренней связи. Рав Клайн поспешил в кабинет Ребе.

"Новости есть?" – спросил Ребе. Не говоря ни слова, рав Клайн вручил ему пачку писем, поверх которой лежала его запись. Неподвижным взглядом Ребе смотрел на нее, пока Биньомин Клайн не вышел из кабинета.

Вскоре, на фарбренгене в субботу главы "Пинхас", Ребе говорил о величии и самопожертвовании израильских солдат. Затем он добавил, и слова его прерывались слезами: "Я хочу упомянуть внука реб Хони Морозова. После всех чудес, которые произошли с ним ранее, он отдал свою жизнь за освящение Имени Всевышнего. Всевышний несомненно отомстит за его кровь и будет ему в помощь там, где он сейчас находится. Построит Всевышний для него дом в народе Израиля, и удостоится он жизни в Грядущем мире". И Ребе процитировал в заключение цитату из Писания: "Да будет душа моего господина связана узлом жизни с Всевышним, твоим Б-гом".

В неделю траура, в поисках утешения, я перечитывала письмо Ребе, которое он послал нам на рождение сына, и обнаружила удивительную вещь. Во всех письмах, которые Ребе писал родителям по поводу рождения сына или дочери, он обычно обращался к отцу с такими словами: "И да вырастите вы его (или ее) вместе с женой в богатстве и т. д." Такие письма получили мои подруги, и такие же письма мы получили на рождение наших первых детей – двоих дочерей. Но в этот раз Ребе написал: "И да вырастите вы его", не упоминая жену.

И тогда я вспомнила еще один эпизод. Когда наши семьи обратились к Ребе с просьбой благословить наш брак, Ребе ответил: "Зачем вам мое благословение? У вас есть заслуги отцов – реб Хони Морозова, да отомстит Всевышний за его кровь". И так и не дал своего благословения. И это уж как хотите, так и понимайте.

Всем своим существом я ощущала, что Ребе чувствовал мою боль и был со мной. Когда мой сын, Хоня, немного подрос, я взяла его с собой к Ребе. Кажется, это было в 1971-м году. Моя мечта сбывалась, и я вовсю готовилась к путешествию.

Никогда не забуду первый "Шаббат Шалом", который я услышала от Ребе. Его молитва – он стоял как слуга перед господином – произвела на меня неизгладимое впечатление.

Тогда я не знала еще как следует, кто такой Ребе на самом деле. Хотя я выросла в религиозной семье, мое голландское воспитание не включало в себя глубокую внутреннюю связь с праведником. Но в его присутствии меня тянуло к нему как магнитом.

К сожалению, нашу поездку и пребывание при дворе Ребе омрачало одно обстоятельство. У Хони начался долгий запор, и он не знал покоя ни днем, ни ночью, а когда четырехлетнему ребенку плохо, такова же судьба и его матери. Я искала различные лекарства и, наконец, слава Б-гу, с помощью известных и не очень известных домашних средств проблема была решена.

Несмотря на свои переживания, я и словом не обмолвилась Ребе об этом ни в разговоре, ни в письме: мне казалось очевидно неприличным и неуместным беспокоить его такими "важными" делами. Но сам Ребе имел другое мнение на этот счет. Во время аудиенции он посмотрел на Хони, и его первый вопрос ко мне был: "У него все еще запор?"

Насколько я знаю, не было никого, кто доложил бы Ребе эту "потрясающую" информацию, но он знал... Ну, мы вопросов не задаем.

Я была очень тронута. Я видела большие мешки писем, которые заносили в его кабинет. Я сама стояла во главе большой организации, к деятельности которой Ребе проявлял большой интерес, но в первую очередь его волновало: "Как ваш сын?"

Когда разразилась война Судного дня, в штаб-квартире нашей хабадской молодежной организации ЦАХ телефон звонил не переставая. Все важные шишки хотели знать: "Что говорит Ребе?" Не забывайте, на тот момент прошло всего шесть лет после Шестидневной войны, когда Ребе был единственным, кто ясно и уверенно предсказывал победу еврейского народа. Многие, включая высокопоставленных лиц, хотели знать, что Ребе говорит теперь.

Хасид реб Иче Гансбург выступил с идеей открыть горячую линию, куда 24 часа в сутки можно было бы обращаться с любыми вопросами и проблемами. Он попросил меня отвечать на звонки, считая, что я, вдова погибшего на войне солдата, лучше всего гожусь на эту роль. Я дала свое согласие: в такое судьбоносное время мне хотелось приносить пользу. Реб Иче обратился к Ребе за одобрением и благословением. Ответ от Ребе пришел незамедлительно: "Шифра должна спать по ночам".

Я почувствовала себя как дочь под защитой отца. Упоминая меня, Ребе даже назвал меня просто по имени, а не "г-жа Морозова-Голомбовиц".

После того, как Шестидневная война закончилась, Ребе послал в наш ЦАХ потрясающее письмо. Он писал, что души тех, кто погиб, защищая Святую Землю, умоляют: присмотрите за нашими детьми. Даже те, кто в своей каждодневной земной жизни не был религиозным и не соблюдал заповеди, находятся теперь в мире истины и хотят, чтобы их дети шли путями Торы.

В ЦАХе не знали, что делать с этим письмом. Они обратились ко мне, и в течение 22-х лет я возглавляла организацию, которую создала для поддержки вдов и сирот тех, кто погиб на войне. Все детали нашей деятельности проходили под контролем Ребе, и несколько раз он жертвовал деньги на нашу организацию.

Во время моей первой аудиенции у Ребе я вручила ему около сорока писем от вдов, мужья которых погибли на войне. С этими женщинами я находилась в постоянном контакте. Когда я сообщила им, что планирую поездку к Ребе, каждая из них записала свои просьбы. Ребе сам, не прибегая к помощи секретарей, ответил каждой из них, обсудив все их проблемы. Он попросил меня лично, а не по почте, раздать эти письма, поскольку таким образом я смогу добавить объяснения написанному, а главное – дать хоть какое-то утешение. К некоторым письмам Ребе приложил чек от фонда Ребе Раяца.

Некоторые вдовы передали свои вопросы устно, и я уже сама задавала их Ребе. Одна из вдов, например, просила совет по поводу того, что у ее сына диагностировали определенную проблему в развитии, и Ребе посоветовал музыкальную терапию. В те времена эта терапия практически не применялась.

Дочь моей подруги, которая жила в кибуце "Гиват Бреннер", страдала от некоего заболевания. Ребе спросил, принимает ли она сироп, который выделяют из дерева, растущего в США. Опять же, доктора, лечившие ее, не слыхали о таком лекарстве.

Одна из моих овдовевших подруг написала мне на маленькой карточке: "Шифра, скажи своему Ребе, что я совершенно уничтожена". Не будучи уверенной, как поступить, и после некоторого размышления я пришла к выводу, что эта вдова выразила свои чувства самым недвусмысленным образом, поэтому я, ничего не меняя, просто отдала эту карточку Ребе. Ребе дал ей благословение быстро найти себе пару. Через две недели она встретила холостяка, за которого вышла замуж. У них трое замечательных детей, и они счастливы вместе. До сих пор она говорит: "Моим сватом был Любавичский Ребе".

В течение нескольких лет я ходила по домам, где жили вдовы, разговаривала с ними, ободряла.

Однажды в мою дверь постучали. Какой-то человек попросил меня выйти из дома, чтобы поговорить. Мы присели на веранде, и он сказал: "Трудно для вас, наверное, вот так вот ходить по домам вдов без машины". Я согласно кивнула. Тогда он вынул большой конверт, набитый деньгами, и положил его на стол. "Это вам на машину", – сказал он и исчез, прежде чем я успела вымолвить слово. Я не знала его, не видела ни до того, ни после.

Я рассказала о нем Ребе и спросила, можно ли использовать машину также и для личных нужд. Вскоре пришел ответ: я не должна водить сама, потому что дороги в Израиле опасны для женщин; я должна нанять водителя, но машина должна принадлежать мне, а не организации ЦАХ, на которую я работала. "Машина полностью твоя", – написал Ребе.

Кстати, в течение всех этих лет я неоднократно заговаривала о том, чтобы водить машину, но Ребе каждый раз отвечал: "Это не для тебя".

Снова и снова, общаясь с Ребе, я ощущала, что у меня есть заботливый отец, для которого я – единственная дочь. А на самом деле у Ребе было множество "единственных" дочерей. Однажды он сказал мне, что, прежде, чем заговорить с любой из моих овдовевших знакомых, я должна вспомнить и проникнуться пониманием того, что, помимо всего прочего, эта женщина – дочь Сары, Ривки, Рахели и Леи.

Перевод Якова Ханина