Ребенком я очень любил читать и в возрасте семи лет даже собрал домашнюю библиотеку. Но однажды утром я проснулся и не смог открыть глаза. В ужасе я бросился в ванную и начал их промывать, но это не помогло. Веки как будто склеились. Мой отец, который был врачом в лечебном центре Адасса в Иерусалиме, повез меня в отделение скорой помощи, и после нескольких проверок там поставили диагноз: у меня оказалась очень редкая болезнь – аллергия на солнечный свет.

С тех пор в течение нескольких лет каждое утро я просыпался со склеенными глазами и должен был мазать их различными кремами и промывать специальными растворами, чтобы они открылись. Это занимало немало времени. Чтобы открыть глаза к семи тридцати, когда я должен был идти в школу, мне приходилось вставать в шесть. Так продолжалось день за днем.

Отец показывал меня всем своим знакомым специалистам, но что бы они ни предлагали, ничего не помогало. Моя аллергия проявлялась в том, что на свету я испытывал резую боль в глазах, как будто в них втыкали иголки, и они начинали заплывать. Кроме того они все время чесались и слезились.

Мне пришлось носить особые темные очки, специально сделанные для меня. Куда бы я ни приходил, нужно было закрывать окна занавесками на все время, что я находился в комнате. В школе надо мной долго потешались, хотя в конце концов дети привыкли ко мне и к тому, как я выглядел.

А болезнь прогрессировала, и врачи объявили, что мне грозит полная слепота. Отец привел меня к известному иерусалимскому окулисту, профессору Давиду Бен Эзре, который сказал: "Хорошие новости: разработана новая процедура лечения, которую я попытаюсь провести. Плохие новости: если ничего не получится, ваш сын, скорей всего, потеряет зрение".

Лечение результатов не дало. И вот в возрасте одиннадцати лет я оказался перед перспективой никогда больше не иметь возможности читать – а ведь это было моей страстью, – никогда не видеть семью, друзей, весь мир вокруг. Врач сказал, что я могу ходить с собакой-поводырем, от чего я запаниковал еще больше, поскольку страдал кинофобией. Все это повлияло на меня очень тяжело. Помимо физической боли, я испытывал теперь невероятный эмоциональный стресс.

Тем временем мой отец получил работу в США, и в мае 1989-го мы переехали за океан. По прибытии мы провели первый месяц в доме Меира Родса, старого друга моего отца. Меир жил тогда в районе Краун-Хайтс. Я помню, как он сказал моему отцу: "Твой сын должен прийти к Ребе в воскресенье". По воскресеньям Ребе встречался с людьми и раздавал доллары на благотворительность.

Отец не проявил никакого интереса. В Израиле он водил меня ко многим раввинам, но их благословения не помогли. Он не хотел пробуждать в мне надежды, чтобы не переживать их крушение еще раз. Но Меир настаивал и говорил, что нам нечего терять.

В субботу Меир взял нас на фарбренген. Я отчетливо помню трепет, охвативший меня при виде Ребе, и наэлектризованную атмосферу в огромном зале. Свет неоновых ламп в отличие от солнечного не беспокоил меня, и я хорошо видел все вокруг.

Во время фарбренгена мне вручили стаканчик с вином или виноградным соком, чтобы я сказал "лехаим". Я поднял стаканчик и воскликнул "Лехаим, Ребе! Лехаим, Ребе! Лехаим, Ребе!" Но Ребе, как мне показалось, не заметил меня. Я помню, как подумал обиженно: "Что это за Ребе, если он не обращает внимания на маленького мальчика". И в тот же миг Ребе повернулся ко мне, посмотрел мне прямо в глаза, широко улыбнулся и сказал: "Лехаим!" Описать, что я в тот момент почувствовал, невозможно.

На следующее утро, согласно указаниям Меира, я отстоял длиннющую очередь на Истерн-Парквей, чтобы получить от Ребе доллар и благословение. Оказавшись с ним лицом к лицу, я заговорил по-русски – на языке, который я знал от своих родителей. Я еще не говорил по-английски и не был уверен, говорит ли Ребе на иврите, но я знал, что Ребе жил в России. Я попросил благословение на то, чтобы глаза перестали болеть и чтобы я вырос ученым в Торе, здоровым и успешным. "Амен, – ответил Ребе и добавил. – Пусть Всевышний дарует тебе успех во всем, что тебе нужно. И да станешь ты хасидом, б-гобоязненным и ученым. Благословения и успехов."

Я ушел воодушевленный, но без особых надежд. И в течение недели ничего не происходило. Мне по-прежнему было трудно открывать глаза, и каждое утро я все так же намазывал их кремами и протирал растворами, и каждый раз на солнце чувствовал ужасную боль.

Но в следующее воскресенье, проснувшись, впервые за годы, я сразу же открыл глаза. Я был потрясен. Я бросился в ванную и уставился на себя в зеркало. Мои глаза открылись, и я не был слеп. Я помню ощущение чистоты, как будто я долго стоял под душем. А затем я вышел на улицу, снял темные очки и взглянул на мир, залитый солнцем. Глаза больше не болели. Я выздоровел!

Единственное, чем я мог объяснить такое внезапное изменение, – это благословением Ребе.

Это невероятная история, но у нее есть продолжение. Ребе не только вернул мне физическое зрение, он подарил мне духовное зрение. Я познакомился с красотой учения Хабад и в возрасте двадцати трех лет стал любавичским хасидом. И в конце концов все благословения Ребе исполнились: я выздоровел, стал изучать Тору, стал хасидом и добился успеха в жизни как кинорежиссер, распространяя знания об иудаизме.

Перевод Якова Ханина