Я родился в Париже после окончания войны. В 1953 году моя семья переехала в Нью-Йорк и поселилась в Браунсвилле, одном из районов Бруклина, где тогда проживало большинство любавичских хасидов Северной Америки. По субботам мы отправлялись в Краун-Хайтс, который находился в получасе ходьбы от нас. Там мы имели возможность молиться вместе с Ребе и поучаствовать в фарбренгене – хасидском застолье. В те годы фарбренгены Ребе были короткими – менее двух часов – и проводились в помещении, которое сейчас служит малой синагогой на втором этаже 770.

Стол и стул Ребе стояли на помосте, представлявшем собой большую доску клееной фанеры, положенную на ящики из-под молока. Эту конструкцию ставили у южной стены помещения. Перед Ребе располагались в два ряда четыре стола, за которыми рассаживалось около сорока человек. Остальные стояли вокруг. В общей сложности в комнату набивались, наверное, человек сто пятьдесят.

Прямо напротив Ребе стоял стол, у которого собирались все дети, не достигшие возраста Бар-Мицва. Мы мало что понимали из того, о чем говорил Ребе, но мы могли его видеть и принимать какое-то участие в фарбренгене. В отличие от взрослых, которые получали у Ребе аудиенцию по случаю дней рождения, детям такой чести не полагалось. Но тот из ребят, чей день рождения выпадал на неделю, следовавшую за фарбренгеном, мог протиснуться через толпу на помост и сказать Ребе что-нибудь вроде: "В этот четверг мой день рожденья!" Ребе давал благословение и говорил: "Лехаим!" Много времени на это не уходило, но несколько секунд один на один с Ребе полностью принадлежали мальчику.

По сравнению с более поздними годами атмосфера на этих фарбренгенах была свободней и уютней. Например, Ребе мог сказать кому-нибудь: "У тебя родился ребенок, скажи лехаим!" или "Ты переехал на новое место, скажи лехаим!" – и дать благословение. Под конец фарбренгена, когда Ребе готовился уходить, дети выбегали из комнаты и выстраивались полукругом перед его кабинетом, распевая последний нигун, звучавший на фарбренгене. Подходя к ним, Ребе взмахивал рукой в такт пению и останавливался возле них на несколько секунд, продолжая поощрять их взмахами руки, прежде чем зайти в кабинет. Это был наш собственный мини-фарбренген!

С течением времени народу на фарбренгены приходило все больше, и помещение уже не вмещало всех желающих. Фарбренгены стали проводить во дворе 770, пока в 1960 году не закончились работы по расширению здания.

Однажды жарким летним днем я шел с матерью домой из 770 после фарбренгена. Впереди мы заметили мать Ребе, ребецин Хану, которая стояла на углу Президент-стрит и Кингстон-авеню.

– Гут шабос, – поздоровалась с ней моя мать.

– Как там, в 770, кондиционер работал сегодня? – спросила ребецин Хана. – Внутри было не слишком жарко?

Во время строительства была установлена система кондиционирования, которая не всегда работала надежно.

– Вроде все было в порядке, – ответила мать.

– Вы же понимаете, почему я спрашиваю, – сказала ребецин Хана, улыбаясь. – У меня там родственник.

У нее всегда было хорошее чувство юмора.

Ребе общался с детьми не только на фарбренгенах. Однажды в субботу, выходя со двора синагоги, он заметил, как мы с приятелем на подъездной дорожке строим пирамиду из складных стульев. "А вы не в эруве", – заметил Ребе. Эрув – это ограждение территории, в пределах которой позволяется переносить вещи в субботу. Мне и моему напарнику было, наверное, лет по восемь, так что я побежал к отцу выяснять, что такое эрув. Как оказалось, над входом во двор висела веревка, отмечавшая пределы эрува, но мы с нашими стульями оказались снаружи.

В 1956 году на одном из фарбренгенов произошло интересное событие. Там был хасид по имени Уриэль Циммер, очень ученый раввин из венгерской общины, плодовитый писатель, придерживавшийся по некоторым злободневным вопросам весьма крайних взглядов. Помимо прочего, он работал в ООН и знал множество языков. Хотя рав Циммер происходил из нелюбавичских хасидов, он очень сблизился с Ребе и даже помог составить два первых тома "Ликутей Сихот" – собрания бесед Ребе.

В тот год праздник Симхат-Тора выпал на пятницу, и из-за наступающей субботы традиционный праздничный фарбренген, в другие годы длившийся часами, был довольно кратким. Но на следующий день Ребе провел еще два фарбренгена: один – сразу после полудня, как всегда в последнюю субботу перед новомесячьем, а второй – в качестве возмещения за праздник, под конец субботы. Второй субботний фарбренген длился много часов и закончился уже под утро воскресенья.

Ранее в ту субботу рав Ходаков, главный секретарь Ребе, обратился к Уриэлю Циммеру с необычной просьбой. Дело в том, что за несколько недель до этого вернулись ребята из недавно созданных летних лагерей "Ган Исроэль". Они пришли на послеполуденную молитву, по окончании которой в присутствии Ребе спели одну из выученных в лагере песен. Эта песня родилась в Иерусалиме на основе слов гимна "Аадерет Веаэмуна" ("Слава и вера"). Весь гимн состоит из восхвалений Всевышнему в алфавитном порядке. Запевала пел строчку за строчкой. За каждой строчкой следовал вопрос: "Цу вемен? Цу вемен?" ("Кому? Кому?") – кому предназначены эти прославления. Все остальные отвечали "Живущему Вечно! Кто Он? Кто Он такой? Это мой Б-г! Буду Его восхвалять". Ребе хотел, чтобы "Аадерет Веаэмуна" пели на фарбренгене вечером. В лагере слова "Кому? Кому?", в дополнение к идишу, дети выучили по-английски и на иврите. А Ребе хотел, чтобы Уриэль Циммер вел пение и пел эти слова на всех известных ему языках.

И вот на том фарбренгене Уриэль Циммер пел с детьми, используя, помимо идиша, иврита и английского, французский, русский, немецкий, испанский, португальский, чешский, польский, арабский, турецкий, итальянский, голландский, венгерский и, кажется, еще несколько языков. Нас было около пятнадцати детей, и наш хор пел ответы на святом языке. Ребе пел вместе с нами, взмахивая руками, воодушевляя пение. По окончании пения он попросил пожилого хасида Залмана Духмана произнести благословение "Амалах Агоэль" ("Пославший ангела, спасшего меня"), которое наш праотец Яаков дал своим внукам Эфраиму и Менаше. Затем Ребе передал пирог, чтобы распределить его кусочки между детьми. Незабываемое воспоминание!

Как можно прочитать в опубликованном тексте этой беседы Ребе, он сказал несколько слов специально для детей. Он отметил, что слова "Это мой Б-г! Буду Его восхвалять" взяты из песни, которую пели сыны Израиля, перейдя Тростниковое море. Наши мудрецы говорят, что в тот момент весь народ "видел Всевышнего" – получил откровение раскрытия Б-жественности. Но первыми это увидели дети. То же самое относится к грядущему Избавлению. "Дети, рожденные в муках этого горького изгнания, в полной тьме, – они будут теми, кто воспримет Его раскрытие первыми", – заявил Ребе и добавил: – В нынешний период великого сокрытия и неясности этих детей ничто не обескураживает. И из них вырастет поколение Избавления".

Перевод Якова Ханина