Летом 1968 года отец помог мне устроиться на работу на полставки в благотворительную организацию под названием "Эзрас Тора". Организация начала работать еще в 1902 году, и ее целью была помощь нуждающимся раввинам. С тех пор деятельность ее расширилась, и "Эзрас Тора" стала помогать всем нуждающимся. В мои обязанности входило выписывать чеки, приносить их на подпись, вести запись тех, кто получал помощь, и исполнять другие административные поручения.

"Эзрас Тора" была детищем старой литовской общины, которая исторически не ладила с хасидами, и я таким образом оказался на незнакомой территории. Посетители, узнав во мне хабадника, иногда отпускали язвительные замечания, некоторые из которых граничили с оскорблениями. "Ой вей! – воскликнул один из них, увидев меня. – Они и сюда пробрались!" Меня это сильно задевало, и в конце концов я написал Ребе.

"Я на этой работе два месяца, – жаловался я, – и меня непрерывно шпыняют из-за того, что я хабадник. По натуре я не спорщик и не боец, поэтому я молчу. Но мне кажется, что мое молчание подразумевает, что их критиканство имеет под собой основу. Я хочу уйти с работы".

Ответ от Ребе пришел очень быстро. Он хотел, чтобы я оставался на работе, и объяснял, как относиться к нападкам: "Наши мудрецы заповедали нам держаться подальше даже от тени конфликта. Поэтому тебе следует хранить молчание".

После этого обстановка на работе для меня изменилась. Меня продолжали подкалывать, но мне было дано указание молчать, и все эти нападки входили в одно ухо и выходили в другое. Атмосфера в "Эзрас Тора" стала гораздо более приятной, чуть ли не дружественной, и я проработал там еще несколько лет.

В том же самом здании, где располагалась контора "Эзрас Тора", на первом этаже находилась организация "Агудас Арабоним" (Объединение ортодоксальных раввинов США и Канады). В 1972 году ее секретарь переехал в Израиль, и на это место взяли меня.

На следующий год разразилась война Йом-Кипура. Это был напряженный год для Израиля. Ребе внимательно следил за всем происходящим, говорил об этом на публике, на каждом этапе старался употребить свое влияние на то, чтобы принимались правильные решения, и призывал к соответствующим действиям. В первый день войны мы видели, как переживает Ребе, как он горько рыдает в конце молитв Йом-Кипура.

Но когда военные действия продлились в праздник Суккот, Ребе объявил, что сейчас заповедь – веселиться, как об этом говорит Тора: "Веселись в свой праздник". Поэтому наилучший способ помочь военным усилиям – радостью и весельем. Идея была совершенно радикальная. Говорили о 2000 погибших, весь еврейский мир находился в подавленном состоянии. Еврейские лидеры, особенно члены "Агудас Арабоним", ратовали за совершенно другой подход. Один из них, известный рав Пинхас Тайц, призвал к общественному посту на следующий день после Симхат-Торы.

Понимая, что мнения в еврейском мире на этот счет разделились, рав Симха Элберг, председатель исполнительного комитета "Агудас Арабоним", созвал заседание, на которое пригласил нескольких хабадников, в том числе Мордехая Ментлика, а также известных нехасидских раввинов. Сам рав Элберг полагал, что следует объявить пост, но хотел каждому дать возможность высказаться.

Первым выступал рав Ментлик. Он произнес короткую, но пламенную речь. "Всевышний говорит нам веселиться в Суккот! – провозгласил он. – Исполнение заповеди – лучший способ помочь еврейскому народу! Как можно праздновать Симхат-Тору, думая о постах?!"

Было заметно, что присутствующие начинают склоняться на его сторону. Но после него слово получил рав Тайц. "Не понимаю, – вскричал он, – как можно танцевать в такое время?!"

В общем, страсти кипели вовсю. Однако, в конце концов, рав Элберг голосовал за то, чтобы поститься, и таково было окончательное решение. Затем мне дали указание напечатать объявление о посте в "Алгемайнер Джорнал" – еженедельнике на идиш. Следующий номер выходил в среду, в Ошана Раба – последний из полупраздничных дней праздника Суккот. Указание я получил в 8:30 утра, а крайним сроком для объявлений было 2 часа пополудни.

Я не знал, что делать. Ребе сказал, что евреи должны радоваться в это напряженное время, как же я мог участвовать в выпуске такого объявления?! Может быть, я должен тут же уволиться? Но тогда объявление точно будет напечатано! Я решил потянуть время, но, зная, что я хабадник, рав Элбер заподозрил неладное и в 10 утра позвонил мне:

– Ты поместил объявление?

– Нет еще, – признался я. – Но у меня есть еще время до двух.

Он продолжал названивать все утро, а я кормил его отговорками, пока не прошел крайний срок, и объявление так и не было напечатано.

На следующее утро я пришел в контору, и зазвонил телефон. "Ты уволен! – закричал рав Элберг. – Как ты посмел нарушить указания и не поместить объявление?! Убирайся из кабинета!"

Я, естественно, не мог его винить, но считал, что пожертвовал работой за правое дело. Однако, когда я поделился этой историей с несколькими любавичскими раввинами, они сказали, что я совершил ошибку и должен сделать все возможное, чтобы меня приняли обратно.

И тогда я пошел к председателю "Агудас Арабоним" рабби Моше Файнштейну, ведущему авторитету по вопросам еврейского закона того времени. "Ты хочешь вернуться? – спросил он меня. – Я думаю, ты должен это сделать. Я скажу раву Элбергу, чтобы он принял тебя назад".

Но сам я все еще не был уверен: если я действовал неподобающим образом, я готов полностью признать свою неправоту, но если помещать объявление было неправильно, то мне не о чем жалеть, и эта потеря работы является естественным и почетным результатом того, что я следую моим убеждениям. А если я считаю, что сделал все правильно, как я могу возвращаться туда?

Я написал Ребе и вскоре получил ответ: "Я говорил об этом в субботу главы "Берейшит". В ту субботу, всего через три дня после моего увольнения, на фарбренгене в 770 Ребе упомянул историю из Талмуда о том, как праведник Хони Амеагел молился о дожде во время засухи, начертив вокруг себя круг и провозгласив, что не выйдет из него, пока не будет ответа на его молитвы. Поначалу ничего не происходило, затем упало несколько капель, затем начался бурный ливень, но в конце концов пошел легкий дождь, самый лучший для земли и посевов. И Ребе сравнил эту историю с историей в книге Зогар о похожей ситуации. Но в истории из Зогара, когда понадобился дождь во время засухи, рабби Шимон бар Йохай просто начал говорить слова Торы – объяснения стиха "Как хорошо и приятно, братья, жить вместе", – и вскоре пошел дождь.

Там, где Хони Амеагелу приходилось снова и снова умолять и взывать к Всевышнему, рабби Шимон, чья связь со Всевышним отличалась еще более высоким совершенством, был уверен в положительном ответе с Небес даже без молитвы. Но, хотя подход рабби Шимона выше и приносит положительные результаты быстрее и с меньшими усилиями, молитвы Хони в конце концов тоже увенчиваются успехом и поэтому вполне правомочны.

Как я понял, Ребе, напомнив мне об этом фарбренгене, имел в виду, что, хотя сам он пытается добиться успеха через радость, подобно рабби Шимону, сейчас не время ссориться с теми, кто, подобно Хони Амеагелу, используют другой подход. И я отправился прямиком к рабби Файнштейну, который дал указание раву Элбергу взять меня назад.

Перевод Якова Ханина