Гэйл Гольдберг:

Мы с мужем оба выросли на окраине Чикаго в еврейских семьях среднего достатка. Мы ходили на свидания друг с другом еще в старших классах, а спустя годы встретились снова и поженились в 1965 году.

Моя первая беременность проходила вначале, как казалось, вполне нормально, но затем нам сказали, что ребенок плохо развивается. Врачи не знали, почему. Все, что я знаю, это что в начале восьмого месяца беременности у меня начались роды, и что у меня родился ребенок, которого я так никогда и не увидела: он родился мертвым.

Это было очень тяжело, но мы все еще оставались молодоженами и надеялись, что у нас еще будут дети. Мы переехали, и спустя два года я снова забеременела. У меня был новый врач, новая больница, а сами мы, начав посещать синагогу с замечательным раввином, стали соблюдать некоторые заповеди. Но эта беременность закончилась так же, как и предыдущая. Ребенок родился мертвым.

Дэвид Гольдберг:

В тот период мы поселились в столице, в Вашингтоне, где оба работали в ЦРУ. Врачи посоветовали нам предохраняться от беременности. У жены был диабет, и это увеличивало риск для ее здоровья. Мы решили усыновить или удочерить ребенка, подали соответствующие документы, и нас поставили в очередь. Но затем мы переехали назад, в Чикаго, и, как оказалось, это прервало весь бюрократический процесс усыновления, и нам пришлось начинать все заново.

То ли благодаря удаче, то ли по Б-жественному Провидению, мы поселились по соседству с равом Шломо-Залманом Гехтом, посланником Предыдущего Любавичского Ребе, хорошо знавшим брата Гэйл, Роя. К тому времени мы уже больше интересовались соблюдением еврейских законов, и я спросил его, как устроить усыновление кошерным образом. Рав Гехт взглянул на меня и сказал: "Я бы хотел, чтобы прежде, чем заниматься усыновлением, вы встретились с одним раввином в Нью-Йорке".

Тогда я еще не имел понятия о Хабаде, но рав Гехт организовал для нас аудиенцию с Ребе. И в 1969-м году мы с Гэйл прилетели в Нью-Йорк и оказались – не нахожу других слов – в параллельной вселенной. Мы остановились в семье с десятью детьми, все вокруг были приветливы и полны желания помочь, но все происходящее было совершенно в новинку для нас. Мы побывали на фарбренгене, который Ребе проводил в честь 19 Кислева, и я помню, что пение и воодушевление в зале достигали такого энергетического накала, какого я в жизни не видывал.

А затем подошло время встретиться с Ребе лично. Это был вечер воскресенья. Прихожая перед кабинетом Ребе была набита битком. Тридцать или сорок человек ожидали своей очереди на аудиенцию, некоторые из них – важные, высокопоставленные лица. Рав Биньомин Кляйн, секретарь Ребе, исполнял обязанности привратника, нервно поглядывал на часы и поторапливал входивших к Ребе и выходивших от него. Наконец подошла и наша очередь…

Все эти истории о пронзительных голубых глазах Ребе, заглядывающих прямо в душу собеседника, оказались совершенно правдивыми. Мы сразу же ощутили, что находимся в присутствии необыкновенного человека. Мы объяснили, зачем прибыли, и вручили Ребе письмо от рава Гехта, в котором он рассказывал о наших проблемах. А тем временем рав Кляйн начал приоткрывать дверь, давая нам понять, что мы отнимаем у Ребе слишком много времени.

Ребе взглянул на нас и сказал: "У вас будут мальчик и девочка. Вырастите их в еврействе. Возвращайтесь ко мне через год с добрыми вестями".

Наша аудиенция длилась не более десяти минут, но она перевернула всю нашу жизнь.

Гэйл Гольдберг:

После аудиенции нам пришлось сломя голову бежать, чтобы успеть на самолет. Ребецин Хая-Сара Гехт заранее предупредила нас, что нужно все записать – каждое слово Ребе, – чтобы не забыть, и я помню, как в такси по пути в аэропорт строчила все, что смогла запомнить. Мы вернулись домой, и я забеременела буквально тогда же. Мой сын родился полностью доношенным, здоровым и красивым – само совершенство!

– Это мальчик! – воскликнули присутствовавшие.

– Я знаю, знаю, – сказала я. – Конечно, это мальчик.

Невозможно описать странное, чудесное ощущение, которое я тогда испытывала. Мне казалось, что меня переполняет единство с духовным миром.

Работники лечебницы требовали, чтобы я дала ребенку имя. Хотя нас обуревали сногсшибательные эмоции от всех этих перипетий, мы не забыли, что уже выбрали имя в период моих неудачных беременностей. И тут как раз в лечебницу нам позвонил рав Гехт. Мы сказали, что раздумываем над именем для мальчика.

– И что же вы выбрали? – спросил он.

Мы сказали, что хотели бы что-нибудь вроде Льва или Леви, но все-таки не уверены.

– Ага! – сказал рав Гехт. – А отца Ребе звали Леви-Ицхак!

Так мы сына и назвали: Леви-Ицхак.

Ребе сказал, что у нас будет мальчик, и у нас родился мальчик. "Теперь у нас будет девочка, – решила я, снова забеременев. – Так это работает". Но у меня произошел выкидыш. "Ребе ни слова об этом не сказал, – подумала я. – Наверное, надо с ним снова увидеться".

Вскоре я отправилась в Нью-Йорк на женскую конференцию под эгидой организации женщин и девушек Хабада. Одним из пунктов программы было выступление Ребе перед всеми собравшимися, после чего участницы конференции начали по очереди подходить к нему, чтобы обменяться несколькими словами. Мы все заранее записали наши вопросы, и я тоже вручила ему свой листок, где рассказала обо всем, что случилось. Я хотела знать, что мне теперь делать, произошло ли все так, как должно было произойти.

Взгляд Ребе на меня был сама доброта. Просто стоять перед ним было уже хорошо. Он видел тебя насквозь, ничего от тебя не ожидая взамен, и казалось, что он произносит слова без всякого усилия, что ему совершенно не нужно их подыскивать, чтобы донести до тебя свою мысль. Он покачал головой и сказал: "Отправляйся домой и сообщи мне добрые вести".

"Отлично, – подумала я. – Мы все еще двигаемся в нужном направлении. Просто пришлось сделать небольшой объезд". Я вернулась домой, опять забеременела буквально в те же дни, и у нас родилась наша чудесная дочка Батья-Рут.

Дэвид Гольдберг:

Вот такая у нас история о чудесах. Иногда меня спрашивают о моих религиозных убеждениях, и я говорю, что они у меня довольно шаткие, но моя вера во Всевышнего не зиждется на моих религиозных убеждениях. Она зиждется на определенном уровне эмпирического опыта. И я рассказываю эту историю. Это не слепая вера, это то, что произошло со мной. У меня есть выбор – игнорировать ли то, чему я стал свидетелем, придумать ли какую-либо альтернативную интерпретацию, – но как по мне, это было бы верхом неблагодарности, да и просто слепотой. Строить догадки о том, что это за талант или могущество, которым обладал Ребе, я даже и пытаться не буду. Я могу только рассказать о собственном опыте.

Перевод Якова Ханина