Мои родители умерли молодыми, и я рос в доме моего дяди, рабби Шломо-Залмана Ауэрбаха, главы иерусалимской йешивы "Коль Тора" и всемирно известного посека – авторитета по вопросам еврейского закона. После того, как я женился, а затем получил раввинское звание, меня назначили раввином в Рамат-Хейн. Сейчас этот район называется Рамат-Ган.

В 1971 году меня пригласили на свадьбу в США, где я остановился в доме одного зажиточного еврея в Квинсе, одном из районов Нью-Йорка. "Рав Ауэрбах, – спросил он меня, – будучи здесь, что бы вы хотели посмотреть?"

Я ответил, что хотел бы использовать такую возможность чтобы повидаться в великими мудрецами Торы в Америке. У хозяина дома были связи в раввинских кругах, и он помог мне организовать несколько встреч. Первым я встретился с Любавичским Ребе.

В кабинет Ребе я входил с чувством глубокого почтения. Он пригласил меня присаживаться и спросил, как меня зовут. Я представился, и он поинтересовался:

– Вашего отца звали Элиезер?

– Да.

– А вы знаете, что он побывал здесь?

И снова я ответил утвердительно. Я помнил, что еще до моей Бар-Мицвы, в 1952-м году отец приезжал в США и побывал у Ребе на аудиенции. Вернувшись домой, отец в подробностях рассказал нам об этой встрече. Особое впечатление на него произвели глаза Ребе. "Кажется, что он заглядывает в самые глубины твоей души", – говорил отец.

Меня потрясло, что по прошествии двадцати лет, после десятков тысяч аудиенций с десятками тысяч людей, Ребе помнил моего отца по имени. Конечно, тут нет ничего неожиданного для того, кто изучал беседы Ребе, в которых очевидна его выдающаяся эрудиция во всех разделах Торы: в Писании, Талмуде, еврейском законе, агаде, – но на меня это произвело огромное впечатление.

Ребе спросил, чем я занимаюсь, и я рассказал о моей работе в Рамат-Хейн. "Не там ли находится школа "Блих"?" – спросил он. Эта средняя школа известна своим высоким академическим уровнем и достижениями ее выпускников, многие из которых вышли на ведущие роли в израильской экономике и политике. Тем не менее, я удивился, что раввин в Нью-Йорке знает о "Блих".

Ребе хотел знать, насколько активно я работаю с учениками этой школы. Я рассказал, что мне выделили в расписании определенные часы, в которые я прихожу в разные классы, рассказываю об иудаизме и отвечаю на любые вопросы.

– Этого недостаточно, – объявил Ребе. – Вы должны использовать выделенное время, чтобы вкладывать в их сердца веру во Всевышнего и Его Тору. А также очистить их головы от завиральных идей, которыми их постоянно кормят.

– Но как?! – возразил я. Как раз незадолго до моей поездки со мной произошел неприятный случай. Меня пригласили в "Блих" на конференцию для старшеклассников, во время которой ученики задавали мне самые разнообразные вопросы на животрепещущие темы: о роли женщин в иудаизме, о поддержке патриархата в Торе, и тому подобное. Там же присутствовала Шуламит Алони, представлявшая в Кнессете левую партию. Мои ответы ей явно не нравились. "Что тут, в школе, делает раввин?!" – кипела она от ярости. Вскоре она подняла этот же вопрос в Кнессете, и двери школы передо мной закрылись. Хотя я нашел способ снова начать мои посещения, мое влияние на учеников заметно уменьшилось.

Ребе слушал очень внимательно, "Не жалейте усилий, – посоветовал он. – Не прекращайте попытки, не сдавайтесь".

И он упомянул концепцию "отчаяния в незнании". Согласно еврейскому закону, найденную вещь можно присвоить только в том случае, если тот, кто ее потерял, отчаялся ее найти. Но что, если он еще не знает, что потерял ее? Если у найденной вещи нет никаких опознавательных знаков, нашедший может положиться на то, что потерявший ее, обнаружив потерю, сразу смирится с тем, что не сможет ее вернуть. И поэтому, до того, как он обнаружил потерю, его отношение к потерянной вещи называется "отчаянием в незнании". Но Ребе дал свою интерпретацию этому выражению. "Отчаяние – от незнания!" – сказал он. Другими словами, отчаиваться неразумно. "Вы должны делать все, что в ваших силах, и оставаться оптимистом", – настаивал он.

Мы продолжали беседу, и вдруг Ребе положил мне руку на плечо и сказал: "Я хотел спросить: вы участвуете в дебатах, которые идут между раввинами на Святой Земле?" В те дни в ортодоксальных кругах шла ожесточенная перепалка по очень важным вопросам еврейских законов о браке и переходе в иудаизм. Некоторые раввины заняли менее строгую, а другие, в основном, ультраортодоксы, – более традиционную позицию.

Прежде, чем войти в кабинет Ребе, я твердо решил, что, о чем бы он со мной ни заговорил, я готов обсуждать с ним любой вопрос, любую проблему, но только не эту. И Ребе почувствовал, что я не хочу говорить на эту тему, но он как-то по-особенному взглянул на меня, и моя решимость внезапно испарилась. Несмотря на свое твердое решение, я не смог не ответить.

Уточняя вопрос, Ребе добавил: "Я знаю, что в Израиле есть раввины, которые полезли в политику. К их мнениям следует относиться с осторожностью, поскольку они политически ангажированы. Но я знаю также, что ваш дядя, рав Шломо-Залман, не имеет никакого отношения к политике. Поэтому мне хотелось бы знать его позицию".

Я сказал, что близко знаком с одним из раввинов, которые находятся в самой гуще конфликта, и из-за всех этих разногласий я сам обратился к моему дяде, чтобы узнать, что он думает по этому поводу. Он ответил, что знал этого раввина еще с юности. Они оба считались вундеркиндами и учились вместе. "Но вот к его галахическим решениям – решениям по вопросам еврейского закона – примешиваются его личные амбиции и интересы", – сказал мой дядя. Я попытался выудить у него подробности, но он отказался что-либо добавить. "Я сказал тебе то, что должен был сказать. Все остальное будет сплетнями. Не хочу больше это обсуждать", – заявил он.

Под конец встречи Ребе расспросил меня о семье, о детях, о нашем финансовом положении. Мы еще немного поговорили на темы Торы и распрощались. Я ушел под глубоким впечатлением от его эрудиции и от того, насколько хорошо он понимал израильские реалии в области образования, религиозной динамики и множества других аспектов жизни. Эта встреча оставила у меня в душе неизгладимый след.

По возвращении в Израиль я во всех подробностях отчитался об аудиенции у Ребе перед дядей. Когда я передал ему то, что о нем сказал Ребе – что он аполитичен, и в его галахических решениях нет посторонних мотивов, – дядя еле заметно кивнул. Я знаю, что он относился к Ребе с величайшим уважением – время от времени он давал мне опубликованные беседы Ребе и говорил, что для меня будет очень полезно их изучить, – но он не знал, насколько хорошо Ребе знал его.

Когда я сказал ему, как глубоко меня затронуло общение с Ребе, дядя снова кивнул, соглашаясь, что мне невероятно повезло побывать на этой аудиенции.

Перевод Якова Ханина