Есть два типа мошавим – израильских сельскохозяйственных поселений. Меньшая часть была основана нерелигиозными евреями еще до провозглашения независимости Израиля, а большая – религиозными иммигрантами из арабских стран, а также из Румынии и Венгрии уже после 1948 года.

В течение многих лет я был раввином "Движения Мошавим", организации, некогда связанной с нерелигиозной партией "Мапай", которая помогла построить 270 таких поселений в Израиле. Еще около 70 мошавим было построено под эгидой религиозной сионистской партии "Апоэль Мизрахи". Основная разница между ними заключалась в том, что у религиозных сионистов было мало денег, но имелись синагоги и свитки Торы, а у мошавим "Мапая" было много денег, а синагог и свитков Торы мало. И тогда я в 1960-м году отправился в Америку, где к тому времени закрылось много синагог. Я хотел попросить у них для наших поселений свитки Торы, уже никому не нужные в этих прекративших свое существование общинах. В то время я также сотрудничал с Гистадрутом – израильскими профсоюзами, – а еще издавал "Маханаим" – журнал, выходивший под эгидой армейского раввината.

Когда мой брат Пинхас Пели узнал о моей миссии, он договорился с раввином Берлом Леви, чтобы тот подобрал меня в аэропорту.

"Ты пообедаешь у меня дома, – заявил мне Берл, – а затем мы идем на встречу. У меня назначена аудиенция у Ребе".

Вот так вот, всего спустя несколько часов после прибытия, я попал в 770 и примерно в 2:30 утра вошел в кабинет Ребе.

– Вы раввин Менахем Акоэн? – спросил Ребе. – Я думал, вас несколько: один – издатель, другой – раввин Гистадрута, а еще один – писатель!

– Может быть, и существуют разные Менахемы Акоэны, – ответил я, – но сейчас перед Ребе стоит Менахем Акоэн простой еврей.

Ребе пригласил меня присесть. Я заметил, что на столе у него лежали двадцать или тридцать выпусков "Маханаим", между страниц которых виднелось множество закладок с заметками.

Как издатель, я сумел превратить "Маханаим" из маленького еженедельника в толстенный ежемесячник с сотнями страниц, с множеством фотографий, со статьями о праздниках и на другие темы. Ребе оценил толщину журнала и то, какие известные авторы печатались у нас, но посоветовал мне быть более разборчивым со статьями, в которых выражались идеи, противоречащие традиционному иудаизму. Он также полагал, что нам следует больше писать об армейской религиозной жизни, хотя я предпочитал статьи о еврейских идеях, а не репортажи о конкретных людях и конкретной деятельности в армии.

Он расспрашивал о журнале очень подробно: что вы имели в виду, когда писали это? где вы нашли эту фотографию? почему вы опубликовали это?

Там была статья об одном человеке, – я не буду вдаваться в детали, – про которую Ребе сказал, что нам не следовало ее публиковать.

– Почему нет? – удивился я.

– Вы сами внимательно прочли эту статью? – спросил Ребе.

– Да.

– И вас ничего не покоробило?

– Нет. По-моему, там все было нормально.

– Ну, если таково ваше понимание, тогда ладно, – сказал Ребе и перешел на другую тему.

Проговорив около часа о журнале, Ребе спросил, в чем заключается моя миссия в Америке, и я объяснил ему положение в наших мошавим. Ребе нажал кнопку на столе, и вошел его секретарь рав Ходаков. "Вызовите Юделя", – сказал ему Ребе, имея в виду другого секретаря, рава Йеуду Кринского. Когда тот появился через несколько минут, Ребе сказал ему: "Отдай Менахему четыре свитка Торы".

"Надеюсь, это станет хорошим началом", – обратился Ребе ко мне. Эти свитки были первыми из примерно восьмидесяти, которые мне удалось привезти с собой назад. Я спросил у Ребе, могу ли я обнародовать то, что он сделал такой подарок.

"То, чего я не делаю публично, я не делаю частным образом, а то, чего я не делаю частным образом, я не делаю публично, – ответил Ребе. – Так что ничего тайного тут нет. Это уж вы должны решать, будет ли целесообразно обнародовать этот факт. То, что я дал вам свитки Торы, некоторых может побудить к такому же пожертвованию, а другие именно из-за этого могут отказать вам в поддержке".

А затем Ребе обратился ко мне с просьбой.

– У меня в Стране Израиля есть друг по имени Каддиш Луз. В настоящее время он живет в кибуце "Дегания Бейт", где он, как я слышал, открыл синагогу. Если бы вы отдали ему один из этих свитков, я был бы очень рад.

– Если Ребе просит, конечно же, я так и сделаю, – ответил я.

– Нет, – сказал Ребе. – Это должно быть лично ваше решение. Может статься, вы посчитаете, что более важно отдать свитки в другие синагоги.

Затем он начал задавать самые разнообразные вопросы о поселениях: какова там еврейская жизнь? в чем состоят различия между религиозными и нерелигиозными мошавим?

Он был очень доволен, что в каждом из нерелигиозных мошавим имеется собственная синагога и даже резник, обеспечивающий их кошерным мясом.

Еще он рассказал мне очень интересный факт о мошавим. Во времена массовой иммиграции в Израиль Давид Бен-Гурион проводил политику, известную под названием "мизуг галуйот" – "смешение изгнанников". Это означало, что евреи, приезжавшие из разных стран, не должны оставаться отдельными общинами – марокканскими, йеменскими, триполитанскими и так далее, – а их всех надо смешать вместе и поселить в одних и тех же мошавим. Таким образом общий котел "сварит" их в один народ.

Ребе, однако, возражал, что не следует селить евреев из двух разных общин в одной деревне. Каждая из этих групп оставила свою привычную среду в диаспоре и переместилась в новую страну с новым языком. Если поселить их вместе с другими, вынуждать ходить в одну и ту же синагогу, они еще больше растеряются от новых обычаев и норм поведения. В марокканском мошаве должны жить марокканские евреи, в румынском – румынские.

Я полагаю, он был прав на сто процентов. Впоследствии это стало общепринятой политикой. А ранее Гиора Йосефтал, первый министр строительства, интересовался, почему я всегда прошу о постройке новых синагог в одно и то же время каждый год. А ответ, как я сообразил, состоял в том, что перед Рош-Ашана и Йом-Киппуром общины разделялись на ашкеназов и сефардов, которые воевали друг с другом о том, как должна проходить служба. И бывало, что небольшим поселениям требовалось десять или пятнадцать синагог! Вот так в правительстве поняли, что лучше всего, когда общины состоят из людей с похожей идеологией, следующих одинаковым традициям и принадлежащих к одной культуре.

Мы беседовали более трех с половиной часов. Каждые полчаса рабби Ходаков заходил и выразительно показывал мне на часы, но только около 6-и часов утра Ребе поднялся и объявил: "Пора молиться". И мы пошли в синагогу на утреннюю молитву.

Перевод Якова Ханина