Я родилась в СССР после войны, вскоре после смерти Сталина. Евреи уже не боялись, что в любую минуту их могут убить или схватить и отправить в лагерь. Но оставался страх наказания за соблюдение Торы и заповедей.

Тем не менее – в основном, благодаря усилиям моего деда – мы получили еврейское образование и оставались верны Торе. В 1971-м году, сразу после того, как я закончила школу, нам удалось вырваться из Советского Союза, и мы прибыли в Израиль, где жили наши родственники. Поселились мы в Кирьят-Малахи. Я пошла на курсы изучения иврита и собиралась затем поступить в университет.

Тогда многие говорили моему отцу, что его дочь не должна идти в университет, что это неправильно, что это не подобает религиозной девочке. Отец не знал, на что решиться и что мне посоветовать. Тем временем я твердо решила получить университетское образование и поступила на подготовительный курс. Однако в то же время я не хотела огорчать отца или идти ему наперекор. Поэтому, когда появилась возможность посетить Нью-Йорк и увидеться с Ребе, который, как я знала, учился в университетах Берлина и Парижа, я ухватилась за этот шанс. Я была уверена, что Ребе отнесется ко мне с пониманием и успокоит отца.

Перед аудиенцией я написала Ребе длинное письмо по-русски. В письме я излила душу, изложила все детали. А войдя в кабинет Ребе, увидела, что мое письмо лежит на столе перед ним.

Я очень волновалась перед встречей, но в присутствии Ребе почувствовала себя спокойно и легко. Он начал говорить, улыбаясь, на чудесном поэтичном русском. Я слышала такой русский от очень немногих людей, происходивших из дворянских семей. Так больше не говорят.

Он сказал:

"Университет в современном западном мире уже совсем не тот, что был в Европе до войны. Тогда в университете ценилась учеба сама по себе. А сейчас это не так. Сегодня в университет идут ради университетской атмосферы, ради того, чтобы принадлежать к студенческому клубу и как бы между прочим набраться знаний для какой-либо профессии, с которой можно побольше заработать, – тут его улыбка стала еще шире. – Но из твоего письма я вижу, что ты хочешь идти в университет совсем не для этого". Естественно, он был прав на все сто процентов. "Я уверен, – продолжал Ребе, – что университет бы тебе не повредил и не повлиял бы на тебя отрицательно. Но тут есть другая проблема, которая заключается в том, что ты не можешь думать только о себе. Твоя семья соблюдала Тору в России, когда это было невероятно сложно (я не писала ему об этом, но Ребе знал), и ты должна продолжать быть примером для российских евреев, которые вскоре покинут Советский Союз. Вначале выедут сотни, затем – тысячи, затем – сотни тысяч. Они посмотрят на тебя и подумают, что если девочка из такой семьи, как твоя, пошла в университет, значит это хорошо. Но у них не будет ни твоих способностей, ни твоей силы воли, и университет нехорошо повлияет на них, оторвет их от Всевышнего и Его Торы".

Надо сказать, слушала я его в полном изумлении. Я знала, как трудно было тогда вырваться из Советского Союза, и представить себе не могла, что сотням тысяч евреев будет позволено уехать. В 1971-м году это казалось несбыточной мечтой. Собственно, очень мало евреев вообще хотело уезжать. Но Ребе и тогда знал, что это произойдет.

"При всем при том, – сказал Ребе, – есть и другие способы получить знания. Например, ты можешь пройти заочный курс обучения. Я вижу, у тебя есть тяга к изучению языков. Как насчет того, чтобы изучать языки? Может быть, ты хочешь изучить английский?" Я возразила, что в Израиле много тех, для кого английский – родной, на что Ребе ответил: "Не все, кто знает язык, могут его преподавать".

Ребе посоветовал мне пойти учиться в семинарию в Кфар-Хабаде, израильском поселке, где в основном проживали хабадники. Ребе сказал, что, хотя моя семья и соблюдала заповеди в Советском Союзе, мои знания иудаизма недостаточны, и учеба в семинарии могла бы сослужить мне хорошую службу в будущем. Его слова легли мне на душу. Вместо того, чтобы пойти на факультет психологии, я последовала его совету и поступила в семинарию для девочек в Кфар-Хабаде.

Я стала учителем, получила диплом, который впоследствии очень пригодился, когда осуществилось пророчество Ребе и сотни тысяч советских евреев прибыли в Израиль. Многим из них я смогла помочь.

Затем Ребе дал мне указание начать работу для организации ШАМИР, в задачу которой входила духовная и физическая помощь иммигрантам из Советского Союза в их абсорбции в Израиле. Спустя годы я получила работу учителя на языковых курсах, где преподавала иврит иммигрантам из России.

Да, иврит – не мой родной язык. Собственно, это мой третий язык после идиша и русского. И живу я среди тех, для кого иврит – родной. И некоторые из них говорили мне: "Что?! Ты собираешься преподавать иврит? Как в Талмуде говорится, привезла солому в соломенное место?" Но, как сказал Ребе, немного найдется таких, кто, зная язык, может его преподавать. Я училась тому, как это делать, и в конце концов это мне помогло. Ученики даже записывались в очередь, чтобы попасть на мои уроки.

Я уверена, что ничего этого не было бы, если бы я не послушалась Ребе. Ведь, честно говоря, я не хотела учиться в семинарии, где академический уровень других девочек был гораздо ниже моего. Я хотела поступить в университет, и многие мои знакомые говорили мне: "Ты же можешь стать профессором, это позор – упускать такую возможность". Так что мне нелегко далось это решение. Но я последовала совету Ребе. Я верила: он знает, что больше всего необходимо и мне, и множеству тех, кому я сумела потом помочь.

Перевод Якова Ханина