Я вырос в религиозной семье, учился в йешивах, соблюдал Субботу, но лет с восемнадцати, как это случалось со многими молодыми людьми в 60-х, начал задаваться вопросами и вскоре совершенно оставил иудаизм.
Летом 1972-го года я сопровождал "Роллинг Стоунз" в их двухмесячном турне по Америке. Прямо скажем, не очень-то возвышенно-духовное времяпрепровождение. Мне было двадцать четыре года тогда. После турне я остановился в Нью-Йорке у Чипа Монка, менеджера сцены и освещения у "Роллинг Стоунз".
Спустя четыре месяца меня разыскал мой старый знакомый из Калифорнии, нееврей, ставший дзен-буддистом. Он как раз вернулся из Франции в Америку.
И вот мой друг сидит и расписывает мне всю систему дзен-буддизма, и все это очень интересно. И каким-то образом я почувствовал тогда что-то вроде духовного пробуждения и начал задаваться вопросом: "Как может быть иудаизм прав, а весь мир неправ?!" Этот вопрос сверлил мне мозг.
Учился я тогда в университете Буффало, но частенько делал перерывы в учебе, чтобы заниматься музыкой. Будучи в университете, я тесно общался с посланником Ребе в Буффало, раввином Носоном Гурари. И вот я позвонил ему из Нью-Йорка и начал задавать свои вопросы, а он сказал мне: "Только один человек может тебе помочь. Это Любавичский Ребе".
Он дал мне адрес, говорит: "Иди в 770 на Истерн Парквей, встретишься там с моим шурином". Его звали, кажется, Йоси Эндель. "Будь там точно в такое-то время и найди его там. Встретишься с ним, а в это время Ребе вернется с могилы предыдущего Ребе и пойдет на минху – послеполуденную молитву. Он выйдет из машины перед 770, и, может быть, у тебя будет возможность с ним поговорить в этот момент."
Это был жутко холодный день в январе 1973-го года. Выглядел я так: сапоги из змеиной кожи, узкие джинсы, кожаный пиджак. Седины, как сейчас, нет еще ни в бороде, ни в длинных волосах – они доставали мне до плеч. Я стою, жду снаружи и вижу, как подъезжает старый лимузин, останавливается. Я помню, Йоси отступил назад. Из машины появляется раввин, весь облик его дышит благородством. Я подхожу к нему, останавливаю его прямо перед ступеньками к 770 и обращаюсь к нему на идиш, который я помню с детства, но с говорю с ошибками, спрашиваю:
– Простите, вы Любавичский Ребе?
И тут наши взгляды встречаются. Никогда в жизни я не видел таких глаз. Никогда.
Он не ответил ни да ни нет, он спросил:
– Вос из дайн номен ун фун вемен бинт ир? (Как вас зовут и откуда вы?)
Я назвал ему свое имя, сказал откуда я, откуда мои родители, и добавил:
– Их об а фраге. (У меня есть вопрос.)
Он говорит:
– Фрег. (Спрашивайте.)
И мы глядим друг другу в глаза, и вокруг как будто все исчезло, только мы двое во всем мире. Это было необыкновенное духовное переживание для меня. Я спрашиваю:
– Ву из Гот? (Где Б-г?)
И Ребе отвечает:
– Уметум. (Везде.)
Я говорю:
– Их вейс. (Я знаю.) Обер ву? (Но где?)
И он отвечает:
– Уметум. Ин алц. (Везде. Во всем.) Ин а бойм, ин а штейн. (В дереве, в камне.)
А я опять говорю:
– Их вейс. (Я знаю.) Обер ву? (Но где?)
И тут он сказал то, что просто снесло мне крышу.
– Ин дайн харц, ойб дос из ви ду фрегст. (В твоем сердце, если ты так спрашиваешь.)
Я почувствовал, что дальше мне будет тяжело обсуждать философские вопросы на идиш, и попросил разрешения перейти на английский.
– Говорите по-английски, – сказал он мне. И мы все еще глядим друг другу в глаза. У меня было впечатление, что мы перенеслись в другое место, в другое время, за пределы физических границ. Я спросил его:
– Когда мы говорим "Слушай, Израиль, Г-сподь Б-г наш, Г-сподь один", разве Он не один для еврея и для индуса и для африканца? Это же Б-г для всех?
И Ребе ответил:
– Сущность африканца в том, чтобы быть тем, кто он есть как африканец, сущность индуса в том, чтобы быть тем, кто он есть как индус. А сущность еврея связана с Всемогущим Б-гом через Тору и заповеди.
На меня эти слова произвели огромное впечатление.
Мы говорили где-то около пятнадцати минут на ступеньках 770 невероятно холодным январьским днем. Он дал мне два задания: изучить краткий свод еврейских законов по-английски и начать ежедневно возлагать тфилин.
Ребе проследовал в здание – я задерживал его на пути к послеполуденной молитве, – а я вернулся в дом моего друга.
Я не изменился ни на следующий день, ни через два дня, ни через три недели. Но спустя два или три месяца я начал возлагать тфилин, чего не делал уже несколько лет, и с тех пор я не пропустил ни дня. И, как говорится, одна заповедь ведет к другой, и сейчас у меня, слава Б-гу, четверо чудесных детей, и все они идут путем Торы.
Перевод Якова Ханина
Обсудить