Много раз говорилось, но не грех повторить: Раши объясняет (уж принимать его объяснения или не принимать – это другой разговор, но он объясняет) все, что требует объяснения для понимания прямого смысла Пятикнижия. А если кажется, что он что-то не объяснил, то одно из двух: или он уже объяснил выше (а мы и не заметили) или там нечего объяснять – нужно только немного подумать – все есть в тексте.

В связи с этим возникает вопрос касательно одной подробности трогательного признания Йосефа своим братьям в том, что он – Йосеф, а все, что они переживали на протяжении последних нескольких лет, было организовано им в порядке братского теста на лояльность и т. д. В стихе сказано так: “И сказал Йосеф своим братьям: “Я Йосеф. Жив ли еще мой отец?”1 И далее в стихе говорится: “Не могли его братья ответить ему, ибо смешались они пред ним”.

Как мы должны помнить, до этого Писание знакомило нас с подробностями разговора Йосефа с Йеудой, который на протяжении всей беседы напирал на то, как его (их) отец Яаков любит своего младшего сына и сколь велика опасность, что его, не дай Б-г, потеря, может, не дай Б-г, свести отца в могилу. Из чего невозможно было не понять, что Яаков, слава Б-гу, еще жив. Плюс не скажешь, что Йосеф был занят какими-то другими мыслями, отвлекся и прослушал все, что Йеуда говорил про Яакова и его состояние. Потому что, после того, как Йеуда задал риторический вопрос: “Ибо как взойду я к отцу моему, а отрока нет со мною, чтобы не видеть мне зла, что постигнет отца моего?”, – Йосеф, по свидетельству Пятикнижия, “не мог больше сдержать себя при всех стоявших подле него”. Т. е. он не только все прекрасно слышал (в том числе и то, что отец жив), но и очень впечатлился и растрогался от услышанного! Теперь вопрос, которым задаются многие комментаторы Пятикнижия, но не Раши: зачем Йосеф задал вопрос, жив ли еще его отец?

Тем более, что, судя по прямому смыслу слов Писания, Йосеф не нуждался в ответе! По крайней мере, не стал на нем настаивать. Как сказано: “И не могли его братья ответить ему, ибо смешались они пред ним”, – а сразу затем: “И сказал Йосеф своим братьям: “Подступите же ко мне!”2 А ведь мы точно знаем: Йосеф умел быть настойчивым и добиваться желаемого ему, включая ответы на вопросы. Но вместо того, чтобы настаивать на ответе, на этот, казалось бы, важнейший вопрос, Йосеф принимается рассказывать братьям историю своих зло- и доброключений в Египте. Допустим, он сделал это для того, чтобы дать братьям собраться с мыслями, не подвешивая неловкую паузу. Но свой рассказ Йосеф заканчивает словами: “Поспешите и взойдите к отцу моему; и скажите ему...”3 Короче, велит братьям доставить отца в Египет. Т. е. ведет себя, как сын, ни на секунду не сомневающийся в том, что отец жив и достаточно крепок, чтобы ехать в Египет.

В общем, все указывает на то, что, справляясь, жив еще отец, Йосеф подразумевал не попросту справиться, жив ли тот еще, а что-то другое. Во-первых, что именно? Во-вторых, почему Раши не объясняет, что именно? Насколько уже очевидным это может быть?

Абраванель придерживается мельком упомянутого выше мнения, что Йосеф задал этот вопрос (исключительно) для того, чтобы дать прийти в себя братьям, ошарашенным признанием, что он не Цефнат Панеах, а Йосеф Яковлевич. Если предположить, что Раши согласен с этим объяснением, то тогда можно также предположить, что он не счел нужным ничего объяснять, положившись на то, что в главе “Берейшит” уже объяснял нам, как работает этот фокус, на примере обращенного к Адаму вопроса Всевышнего: “Где ты?” Раши там пишет: “Всевышний знал, где он, но спросил для того, чтобы вступить с ним в разговор, чтобы, отвечая, он не растерялся от неожиданности”. И также касательно вопроса, заданного Всевышним Каину (“Где Эвель, брат твой?”), Раши поясняет: “Чтобы вступить с ним в приветливый разговор”.

Ок, допустим. Но будь дело в этом, Йосефу следовало задать какой-то вопрос, ответ на который он действительно не знал! Чтобы не выглядело слишком нарочито и ненатурально. Ну, скажем: “Сколько вы там детей нарожали, пока я в рабстве загибался?”

Другое предлагаемое объяснение связано с тем, что в оригинале первое слово вопроса Йосефа (“еще”) начинается с префикса ה, исполняющего функцию определенного артикля (с определенной огласовкой). В комментарии к дерзкому ответу Каина, ставшему одним из первых мемов в истории человечества: “Страж ли я брату моему?”, – Раши пишет: “Это вопрос. И так везде, где префикс ה отмечен”. И можно предположить, что, как вопрос Каина был выражением недоумения, а не заинтересованности, так и ответ Йосефа, проще говоря, был риторическим. Мол, как это только папа перенес все, что на него свалилось и до сих пор с нами?!

Правда, есть принципиальная разница. Каин задавал риторический вопрос, чтобы отвергнуть положительный ответ (или хотя бы отвергнуть возможность). Спрашивая, страж ли он брату своему, Каин пытался сказать, что он не страж и очень удивился, узнав, что он, да, страж, просто, не знал этого. А вот Йосеф, спрашивая жив ли отец, прекрасно знал, что отец жив, и поэтому ответа на свой вопрос и не допускал. Короче говоря, Каин задавал риторический вопрос, потому что не знал, как дела обстоят на самом деле. А Йосеф – потому что знал, но зачем-то счел выразить свое изумление этим известным ему фактом. Разница. Ок, но риторический вопрос это в любом случае риторический вопрос. И это версия. Но и она вызывает нериторические вопросы.

Конечно, риторические вопросы – наше все. Но Яакову, на самом деле, всего сто тридцать лет. Намного меньше, чем его отцу и деду на момент их кончин. Хорошая наследственность. С чего бы вообще Йосефу поднимать вопрос? И чему он удивляется? Почему? Кроме того, Йосеф задается своим предположительно-риторическим вопросом сразу после того, как признается: “Я – Йосеф”. Какая связь? И, наконец, ок, Йосеф почему-то поражен (и обрадован) тем, что отец жив. Зачем делиться этими своими переживаниями с братьями? Причем в тот момент, когда они с трудом соображают от только что доведенного до их сведения? Был бы это насущный вопрос – можно было бы сказать, что он очень срочный. Но риторический? Риторический не мог немного подождать?

Много вопросов, теперь ответы. Выше4 Раши объясняет: “А он (Яаков) не желал утешиться – человек не утешается утешениями, скорбя о живом, которого считает мертвым, потому что мертвый обречен на забвение, но не живой”. И поэтому Яаков “скорбел он о сыне своем много дней”. И Раши там поясняет: “М ного дней – двадцать два года”.

Йосеф имел в виду следующее: “Я – Йосеф”, живой Йосеф, любимый сын, которого отец, Яаков, оплакивал на протяжении двадцати двух лет. Чудовищная пытка, по любым меркам. Поэтому, хотя возраст Яакова еще сильно не дотягивал до возраста, в котором скончались его отец и дед, было воистину поразительно, что Яаков еще жив. Душевные страдания старят гораздо быстрее, чем физиологические процессы старения.

И Йосефу было важно как можно скорее поделиться своими переживаниями в связи с этим с братьями, чтобы объяснить им, как важно максимально оперативно доставить отцу вести о том, что он жив. Чтобы как можно скорее прекратить страдания, угрожающие самой его жизни! Только после того, как Яаков узнал и убедился, что Йосеф жив, “ожил дух Яакова, их отца”. А если бы они, не дай Б-г, не успели? И по схожим причинам была важность в том, чтобы сыновья как можно скорее доставили Яакова в Египет, к Йосефу: чтобы продлить его, Яакова, дни.

И кстати, это объясняет, почему Йосеф. как заводной, повторяет, что все произошло по воле Всевышнего и по воле Всевышнего он оказался в Египет, и т. д., и т. д. Принято считать, что он говорит это, чтобы успокоить братьев, винящих себя в том, что он оказался в Египет. Это все по Б-жьй воле, так было надо, утешает их Йосеф. Ок, это тоже. Но с другой стороны, Йосеф не столько оправдывает братьев, сколько оправдывается сам. Оправдывается в том, что даже получив такую возможность в полной мере, не сообщил о том, что жив и здоров, отцу, который страдал так, что оказался на грани смерти. И оправдание Йосефа заключается в том, что такова Б-жья воля и так было надо. Иначе бы он, безусловно, прислал весточку раньше. А может быть даже сам прибыл в Землю Ханаана, как можно ожидать от любящего сына. Но что поделать, Всевышнему он был нужен в Египете безотлучно, для того, чтобы обеспечить не только прибытие сынов Яакова в Египет, но и их Исход оттуда.

А относительно того, почему Йосеф раньше не мог дать знать о себе (и Ицхак, который был в курсе всего, не мог сообщить сыну), Раши уже объяснил выше5 : “С тех пор, как Йосеф расстался с ним, и до того, как Яаков спустился в Египет, всего двадцать два года, соответственно двадцати двум годам, на протяжении которых Яаков не исполнял долга почитания отца и матери”. Т. е. двадцать два года страданий и безвестности были наказанием, наложенным Небесами на Яакова за неисполнение (пусть и вынужденное и оправданное) заповеди почитать родителей. А с другой стороны, Йосеф не был готов, чтобы Яаков страдал хотя бы минутой дольше, чем нужно. Поэтому, как только пришел срок, он начинает всячески поторапливать братьев: скорее, скорее, известите отца, пока он жив, и привезите его сюда, чтобы он еще пожил и пожил хорошо.

Это очень важный лайфхак в том, что касается нашего личного служения воспитанием и в целом воздействием на окружающих с целью возвращения их в еврейскую колею: иногда нельзя обойтись без наказаний, наложения ограничений, и прочих проявлений строгости. Важно чтобы это никогда не было ни на миллиграмм больше совершенно необходимого и ни на секунду не дольше необходимого.

Вот-вот должен прийти Машиах. Сейчас мы чувствуем, что он должен был прийти еще вчера и очень-очень запаздывает. Это очень правильное чувство. И мы обязаны всячески пестовать и, не побоюсь этого слова, растравливать его в себе. Но когда Машиах уже придет, мы поймем, что он никак не мог прийти раньше и пришел ровно в тот миг, как только стало возможно. Ни на миг не позже. А узнаем мы это потому, что, как постановляет Рамбам6, “в это время все евреи будут великими мудрецами, и будут знать тайные и глубокие вещи, и постигнут замыслы своего Творца в той мере, в какой только может человеческий разум это постичь, как сказано: “Потому что наполнится земля знанием о Боге, как полно водою море”7. Вскорости, в наши дни. Амен.

(Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, "Ликутей сихот" т. 15, стр. 417-421.)