6 июня 1950 года генерал-майор Михаил Поперека, заместитель министра государственной безопасности Украины (иначе говоря, заместитель руководителя украинского подразделения МГБ — советской тайной полиции, предшественника КГБ), составил служебную записку на 11 страницах о ходе не завершенного на тот момент следствия по делу «хасидов» и отправил ее Виктору Абакумову, министру государственной безопасности СССР (то есть главе МГБ). В этом рапорте с рукописным грифом «Совершенно секретно» обобщена информация, которую МГБ, расследуя деятельность «антисоветской организации Шнеерсона», собрало с помощью иностранной агентуры и осведомителей, а также путем допросов. Дескать, антисоветский центр во главе с «цадиком Шнеерсоном» (в советских документах то было стандартное краткое наименование шестого Ребе, рабби Йосефа-Ицхака Шнеерсона, да будет благословенна память о праведнике) был создан под видом ешивы в Нью-Йорке американской разведкой, а европейский филиал создали во Франции, и все это имело связи с разветвленной антисоветской сетью внутри Советского Союза. По крайней мере, так это виделось аппарату советской разведки, включая его высших руководителей.
Когда эта служебная записка легла на стол Виктора Абакумова, он был одним из самых влиятельных людей в СССР. Этот представитель молодого поколения партийцев-коммунистов, глубоко преданный Сталину, в 1932 году в возрасте 24 лет стал сотрудником тайной полиции и поднялся по служебной лестнице до должности первого заместителя печально известного Лаврентия Берии (последний возглавлял тайную полицию, был очень близок к Сталину и пользовался его доверием). В 1943 году Абакумова поставили во главе недавно созданного СМЕРШа (эта аббревиатура расшифровывается как «Смерть шпионам») — крайне жесткой сталинской военной контрразведки, действовавшей во время войны. На этом посту Абакумов подчинялся непосредственно Сталину. Абакумов не гнушался самолично пытать арестованных — не считал, что это не соответствует его высокому чину. После войны, в 1946-м, СМЕРШ влили в тайную полицию, а Абакумова (к тому времени он стал одним из любимцев Сталина), назначили главой МГБ. «Следующие пять лет Абакумов имел контроль за жизнью чуть ли не каждого советского гражданина, и его ведомство — МГБ — могло по собственному выбору арестовать любого гражданина — не дожидаясь приказа Сталина, — пишет Вадим Яковлевич Бирштейн в своей всеобъемлющей книге “СМЕРШ, секретное оружие Сталина”. — Через отделения МГБ в оккупированных странах Абакумов также контролировал пол-Европы».1
Другими словами, опасность «хасидов» (в документах советской тайной полиции этот термин использовался попеременно с термином «шнеерсоновцы») для государственной безопасности СССР, а возможно, и вообще для судьбы ленинской революции волновала буквально самые высшие эшелоны советской власти.
Рапорт на имя Абакумова (ниже приведен его оригинал) посвящен последствиям того, что сегодня принято называть «великим побегом» — сложной и опасной операции, которую задумали и осуществили хасиды из движения Хабад-Любавич, чтобы после Второй мировой войны нелегально бежать из СССР. По благословению шестого Ребе за период с весны 1946 года по 1 января 1947 года примерно 1200 любавичских хасидов обзавелись фальсифицированными (целиком или частично) документами, согласно которым они были польскими гражданами, и бежали из СССР через приграничный украинский город Львов.2 Последний удачный переход через границу был 1 января 1947 года (9 тевета 5707 года), а затем (как отмечено в служебной записке и более детально изложено в рассказах о «великом побеге») тех организаторов операции, которые оставались в СССР, выследили и арестовали.3
Но главное внимание в этой служебной записке высокопоставленного чина МГБ уделено второй, куда менее известной попытке массового бегства любавичских хасидов из СССР — на сей раз через Румынию. В декабре 1948-го пробную попытку предприняли четверо хасидов — Моше-Хаим Дубровский, Меир Юник, Яаков Лепкивкер и Моше Гринберг: начав путь из города Черновцы (находившегося в советской Украине, менее чем в 40 километрах от государственной границы), они тайно пробрались в Румынию.
На этот раз все закончилось трагически.
Предыстория: репатриация в Польшу после Холокоста
Когда большевики принялись воевать с религией, шестой Ребе, рабби Йосеф-Ицхак, возглавил еврейское сопротивление. За эту деятельность его летом 1927 года арестовали и приговорили к смертной казни. Изначальный приговор заменили на 10 лет каторги, затем — на три года ссылки, а в конце концов, 12–13 тамуза по еврейскому календарю, шестого Ребе выпустили на волю, сняв с него все ограничения свободы. В октябре 1927-го рабби Йосеф-Ицхак был вынужден покинуть Советский Союз, «но не раньше, чем подготовил многих наставников, чье влияние ощущалось в СССР еще долгое время после его отъезда».4 С начала до конца 1930-х годов, в эти поистине адские времена, любавичские хасиды рисковали жизнью, чтобы, как поручил им шестой Ребе, сохранить в СССР еврейскую жизнь и образование. Многие, включая рабби Леви-Ицхака Шнеерсона (это отец седьмого Ребе, рабби Менахема-Мендла Шнеерсона, да будет благословенна память о праведнике, главный раввин Днепропетровска на Украине вплоть до ареста в 1939-м), — заплатили за свою деятельность самую дорогую цену.5
Когда началась война, значительная часть общины Хабад-Любавич спаслась от натиска немцев и рвения местных коллаборационистов, эвакуировавшись в Ташкент и Самарканд — в советский Узбекистан. Там, вместе с десятками тысяч еврейских беженцев из других советских республик и Польши, они возродили еврейскую жизнь, открывая ешивы, сооружая миквы и молясь в синагоге. Любавичские хасиды не только заботились о собственных нуждах, но и активно вовлекали в изучение Торы еврейских детей (многие из которых занялись такой учебой впервые в жизни). Эти дети (кстати, об их материальных нуждах тоже заботились) происходили из самых разных семей — как местных бухарских евреев, так и беженцев из Польши и представителей советской номенклатуры. Среди учеников был даже 16-летний родственник сталинского приспешника Лазаря Кагановича.6 В служебной записке на имя Абакумова этот период описан так: “По директивам ШНЕЕРСОНА хасиды активизировали свою антисоветскую деятельность, создали в г.г. Самарканде и Ташкенте нелегальные школы, в которых в религиозном и националистическом духе обучалась попавшая под влияние их еврейская молодежь”.
В годы войны жизнь в Узбекистане отнюдь не была легкой: тайная полиция продолжала действовать, взрослые и дети умирали от лишений и болезней. Тем не менее для гонимых хасидов Советского Союза это была относительно спокойная передышка. Однако с окончанием войны стало ясно, что это положение дел скоро изменится. Именно тогда впервые подвернулся редкостный шанс сбежать из СССР.
6 июля 1945 года, всего через несколько месяцев после окончания войны, СССР и временное правительство Республики Польша подписали договор об обмене населением. В его рамках этнические русские, украинцы, белорусы и литовцы должны были получить советское гражданство взамен польского, а этнические поляки и польские евреи, находившиеся тогда в СССР, — репатриироваться в Польшу. В секретной инструкции от декабря 1945 г. уточнялось, что из СССР могут вернуться поляки и евреи (т. е. не украинцы и не белорусы), проживавшие на территории Польши до 17 сентября 1939 г.7 Это означало, что даже подпадавшие под условия договора лица, ранее проживавшие в восточной половине Польши, присоединенной к СССР после подписания Гитлером и Сталиным пакта о ненападении (и доныне входящей в состав Белоруссии и Украины), могли отказаться от предоставленного им в одностороннем порядке советского гражданства и вернуться «домой» в Польшу.8
Чтобы упростить репатриацию, учредили особые совместные польско-советские комитеты, и в 1946-м все больше людей получали разрешения на выезд. Многие отбывали в Польшу в отдельных вагонах, прицепленных к поездам регулярных маршрутов. По оценке Альберта Кагановича, в 1946 году таким путем выпустили из СССР примерно 147 тыс. евреев. Казалось бы, весьма великодушно со стороны Сталина, но истинная подоплека в том, что временное правительство Республики Польша, ранее называвшееся «Люблинский комитет», было просоветским режимом, которым Сталин тогда пользовался для обходных маневров против Польского правительства в изгнании, чтобы воплотить свой план преобразования послевоенной Польши в коммунистическое государство-сателлит. Но, что бы ни побудило Сталина выпустить евреев за границу, факт тот, что репатриация в Польшу создала недолговечное «окно возможностей», через которое можно было выбраться из СССР.
Всю войну любавичские хасиды в эвакуации в Средней Азии и других уголках СССР прожили бок о бок с еврейскими беженцами из Польши. Теперь польские евреи двинулись во Львов, чтобы репатриироваться обратно в Польшу, откуда им был открыт путь в подмандатную Палестину, США или другие западные страны. Любавичские хасиды, будучи советскими гражданами, не подпадали под вышеупомянутый договор, но к концу 1945 года их умами овладела идея как-то воспользоваться распахнувшимся окошком.9
"Великий побег" из Львова в Польшу
В начале 1946 года 22-летний учащийся ешивы Лейбл Мочкин приехал во Львов, так сказать, на разведку. С помощью своего старшего брата Шмуэля (Мули) Мочкина и бывшего латвийского парламентария-еврея Мордехая Дубина, к тому времени переехавшего в Москву, он связался с главой еврейской общины Львова, а тот, в свою очередь, похлопотал, чтобы перед эмиссаром распахнулись двери, от которых зависел успех операции.10 Первые любавичские хасиды — маленький ручеек, скажем так, — прибыли весной 1946 года во Львов и начали пересекать границу. Их успех воодушевлял других. С каждым месяцем все больше хасидов стекалось во Львов, ради возможности выбраться из страны бросая работу, дома, мебель и вообще все имущество, которое невозможно было прихватить с собой.
«Положение становилось отчаянным, еды и жилья остро не хватало, — вспоминал Мойше Левертов. — Официально, как и повсюду в СССР, здесь было противозаконно находиться больше суток или получить продуктовые карточки, не будучи зарегистрированным в качестве местного жителя. Чтобы получить документ о регистрации, требовалось разрешение на работу. Хуже всего, если бы не располагавшего положенными документами остановил милиционер. В столь опасной обстановке все требовали посадить их в первый же [поезд], который подвернется».
Теперь требовались не считанные подложные паспорта, а сотни документов. И вскоре возникла более масштабная и замысловатая инфраструктура, обеспечивающая возможность побега. Организаторы научились подправлять паспорта, устраивали фиктивные браки и подкупали нужных людей среди чиновников, в том числе работников вокзала и сотрудников местного МГБ.
Поскольку приходилось решать вопросы жизни и смерти, был созван специально сформированный раввинский суд из 23 судей.11 Судьи12 постановили, что каждый участник операции должен внести в общую копилку все имеющиеся у него деньги и ценности, дабы как можно больше людей смогло уехать. Членом более малочисленного оперативного комитета, осуществлявшего операцию на практике (как и членом раввинского суда) был Моше-Хаим Дубровский (к его истории мы вернемся позже). Его внуку Берлу Дубровскому в то время было лет 17–18.
«У меня еще не росла борода (и потому внешность была не такая приметная), поэтому меня посылали к людям за деньгами…, — вспоминает 94-летний Дубровский. — Помню, один раз мне понадобилось забрать у кого-то деньги. Как это сделать? Мы вот что придумали: он усядется на скамейке в парке, держа в руках определенную газету, а рядом поставит портфель. Я подошел к нему, и мы обменялись портфелями: его портфель был набит деньгами, а мой — газетами».
Несколько раз ему также поручали раздавать подложные польские удостоверения личности. А однажды поручили где-нибудь раздобыть грузовик, чтобы поздно ночью доставить несколько семей на вокзал. Затея едва не закончилась плохо, потому что грузовик направился не туда, и в результате советский часовой подслушал русскую фразу кого-то из группы: это выдавало, что они на самом деле не поляки. Дубровский пошел за часовым на его пост. «Я спросил его: “Сколько хочешь?”, а он сказал: “700”. Я сказал ему: “У меня тут в кармане есть 300: 200 тебе и 100 для твоего друга”, и он сказал: “Хорошо”».13
Лейбл Мочкин отвечал за оформление подложных польских паспортов, Кан и Футерфас ведали деньгами, а Дубровский-старший урегулировал всяческие чрезвычайные ситуации. В малом оперативном комитете также активно работала Ципа Козлинер . В конце концов благодаря Б-жьей помощи, дополненной хитростью, смекалкой и немалыми взятками, операция удалась: ядро уцелевшей к тому времени любавичской общины переместили из России, где эта община всегда существовала, на Запад и в Израиль. Успех тем поразительнее, что все группы репатриантов состояли из мужчин, женщин и детей характерно хасидского вида, причем никто из них не мог сказать ни слова по-польски.
Самой видной фигурой, вывезенной этим путем из СССР, была, безусловно, мать Ребе, ребецн Хана Шнеерсон.14 Самая большая — общей численностью 232 человека — группа нелегальных эвакуированных, сформированная хасидами во Львове, выехала 2 декабря 1946 года (9 кислева 5707 года).15 По оценке Кагановича, за тот период только примерно 1500 советских евреев нелегально выбрались из страны по подложным польским документам. В подавляющем большинстве то были хасиды Хабада.
В Польше хасиды установили связь с членами подпольной сионистской организации «Бриха», которая нелегально переправляла выживших в Холокост евреев в Палестину, находившуюся тогда под управлением Великобритании. «Членов “Брихи” потряс изобретательный побег [любавичских хасидов] из России и глубоко впечатлили дисциплина, чувство солидарности и благоговейное отношение к Ребе в Нью-Йорке — все то, что сплачивало хасидов, — вспоминал бывший командир “Брихи” Эфраим Декель. Он отмечает, что эти люди держались скрытно и сотрудничали с членами “Брихи” строго на своих условиях: — Фактически “любавичеры” руководили своей подпольной сетью…»16
Среди лидеров Хабада, арестованных после операции, были Мендл Футерфас (в 1947-м арестован в поезде после выезда из Львова, в 1956-м освобожден из ГУЛАГа), Йойна Кан («Полтавер», арестован в 1948-м, умер в ГУЛАГе в 1949-м) и Мордехай Дубин (арестован в 1948-м, умер в советской тюрьме в 1957-м). В этой служебной записке не упомянуто, что в поезде вместе с Футерфасом арестовали Шмуэля Нотика («Криславера»), в прошлом — хасидского наставника, завоевавшего любовь в подпольных ешивах Хабада по всему Советскому Союзу. В начале 1949-го он погиб в ГУЛАГе.17
Вторая попытка: план "Черновцы — Румыния"
После того как «великий побег» прервался, часть хасидов переместилась в город Черновцы на советской Украине, который до 1940 года был частью Румынии, а еще раньше — главным городом области Буковина Австро-Венгерской империи.18 Хотя к тому времени Черновцы прочно оказались в пределах СССР, румынская граница пролегала неподалеку, и хасиды, участвовавшие в организации побега через Львов (а именно Моше-Хаим Дубровский, Моше Вышедский, Хаим-Залман Козлинер, Ашер Сосонко и др.), прослышали, что там можно нелегально пробраться в Румынию. Это были вовсе не фантазии. С февраля по апрель 1946 года из Черновицкой области в Румынию нелегально иммигрировали 22 307 евреев: этот процесс санкционировал лично Сталин и организовали советские органы власти. «…Решение было мотивировано вовсе не заботой о многострадальном еврейском населении, — отмечает историк Мордехай Альтшулер. — Отнюдь; его, видимо, приняли главным образом под влиянием таких явлений, как неприязнь местного населения к евреям (после Холокоста возвращавшимся в свои дома и города) и общая тенденция к украинизации территорий, присоединенных к Советскому Союзу»19
Тайные тропы между Черновцами и Румынией, по-видимому, оставались открыты даже в середине 1946 года и позднее. В июле 1947 года хасиды, находившиеся в СССР, отправили шифрованное сообщение20 координатору побега любавичских хасидов Ицхаку Гольдину, находившемуся тогда в Чехословакии, в Праге. Они изложили свой замысел и попросили отправить в Румынию, в Бухарест, кого-то, кто бы помог с другой стороны границы скоординировать побег.
В конце концов в Румынию отправили молодого учащегося ешивы по имени Залман Абельский, родившегося в Москве. Как и большинство любавичских хасидов, проживавших тогда в Европе, Абельский в 1946-м бежал из СССР через Львов, и начальной точкой его пути был лагерь перемещенных лиц в Поккинге (Германия). Сначала он направился в Прагу, оттуда с помощью «Брихи» пробрался в Австрию. Оказалось, что дальше путь заказан, так что он вернулся в Чехословакию, оттуда нелегально просочился в Венгрию и через несколько месяцев добрался до Румынии. Там он связался со Скулянским ребе — рабби Элиэзером-Зусей Португалом (тот руководил сетью приютов для еврейских детей в Бухаресте и был героическим еврейским лидером в коммунистической Румынии). Помогал Абельскому и Яаков Гриффел , ортодоксальный еврейский активист военного времени, представитель таких организаций, как «Ваад Хацала», «Агудат Исраэль» и Центральный ортодоксальный комитет. Служебная записка МГБ пестрит упоминаниями о Скулянском ребе и Гриффеле.
В декабре 1948 года, спустя 17 месяцев после того, как возникла эта идея, трое молодых учащихся ешивы — Меир Юник, Яаков Лепкивкер и Моше Гринберг — отправились через границу в Румынию, чтобы проверить маршрут побега перед более массовой попыткой.21 В последнюю минуту к ним решил присоединиться и Дубровский, вдовец, которому тогда было под семьдесят лет или уже за семьдесят. Новые коммунистические власти Румынии схватили всех четверых и передали обратно в руки советских властей. Их жестоко допросили, признали виновными в государственной измене и приговорили к 25 годам лишения свободы — самому суровому наказанию, предусмотренному тогдашними советскими законами.22 Позднее Лепкивкер вспоминал, что следователь ему сказал: их счастье, что смертных приговоров официально не существует, потому что иначе им всем вынесли бы такой приговор.23
В постсталинский период амнистирования троим молодым осужденным смягчили приговор, изменив обвинение в госизмене на обвинение в незаконном переходе границы. В конце 1953-го или начале 1954 года Юник, Лепкивкер и Гринберг вышли на свободу, и в итоге им разрешили покинуть СССР.24 Но заключение Дубровского было более длительным. Вышеупомянутый Муля Мочкин (в 1951 году его арестовали по другому делу, и в ГУЛАГе он сидел вместе с Дубровским) вскоре после освобождения в 1958 году поехал в Сибирь повидать друга, все еще остававшегося за решеткой. Мочкина шокировало, насколько Дубровский одряхлел физически, эта картина неизгладимо врезалась в его память. В конце концов, примерно в 1959 году, Дубровский вышел на свободу, но вскоре после возвращения в Черновцы скончался.25
Была еще одна трагическая подробность. При переходе через границу поймали не четверых хасидов, как утверждается в документе МГБ, а пятерых. Пятым был 15-летний внук Дубровского. За несколько лет до описываемых событий зять Моше-Хаима Дубровского утонул, и тогда Дубровский взял к себе двоих внуков, Берла и Иеуду, и растил как собственных сыновей. Вернувшись во Львов, Моше-Хаим особенно радел о еврейском образовании и духовно-нравственном здоровье своего внука-подростка Берла и постарался отправить его поездом за границу.26 А младший внук остался с дедом. Решив перейти румынскую границу, Моше-Хаим взял с собой Иеуду. Когда хасидов арестовали, Иеуду передали под опеку государства и поместили в советский детдом.
Лишь спустя десятки лет Берлу Дубровскому удалось найти младшего брата, которого теперь все называли Юрой. Берл узнал, что его брат отслужил в Советской армии, а затем поселился в Черновцах. Они много лет переписывались, но так больше никогда и не увиделись.27
Разгром
Именно Абакумов в октябре 1946 года первым предостерег Сталина об опасности «еврейского буржуазного национализма» для коммунистической идеологии и развернул послевоенную антисемитскую кампанию против «безродных космополитов», то есть евреев.28 В эти черные дни был ликвидирован Еврейский антифашистский комитет — организация, созданная Сталиным в военные годы, чтобы заручиться общественной поддержкой усилий СССР и собрать крайне необходимые пожертвования (когда война закончилась, членов комитета арестовали и расстреляли), и началась подготовка к «делу врачей», в рамках которого еврейских врачей объявили участниками широкого заговора, направленного на то, чтобы отравить советских руководителей (дело не получило дальнейшего хода, только когда в 1953-м Сталин внезапно умер).29
В тот период остервенения со стороны МГБ была вполне естественной новая атака на любавичских хасидов — «подрывную группу» по меркам коммунистической идеологии и долговременной политики СССР.30 Таким образом, дело «хасидов» было важной частью следствия по делу «еврейских буржуазных националистов», которое МГБ Украины вело в соответствии с указаниями, поступившими от МГБ СССР в декабре 1949 года, и приказом № 2/3/1692 от 7 января 1950 года, исходившим от Второго Главного управления МГБ СССР — ведомства, отвечавшего за контрразведку.
То, что следствие по этому делу проводилось в рамках более широкой атаки на евреев, помогает понять, почему в служебной записке упомянуты Бен-Цион Гольдберг 31 и обреченный идишский поэт Ицик Фефер,32 — два заметных фигуранта дела Еврейского антифашистского комитета.
Вначале МГБ и ухом не вело, когда в 1946 году любавичские хасиды покидали СССР, но ситуация стремительно изменилась. Во-первых, к концу года во Львове собралось так много явно ненастоящих польских евреев, что МГБ больше не могло это игнорировать. Разумеется, более существенным фактором стало резко переменившееся отношение Сталина к еврейскому вопросу: те годы, вплоть до смерти Сталина в 1953 году, врезались в память как самые черные годы советского еврейства. Евреев вообще и хасидов в частности ожидали тяжелые времена.
Затея с побегом в Румынию была, видимо, ловушкой, которую расставила советская тайная полиция. Во время многомесячных допросов следователь как-то заявил Яакову Лепкивкеру: «Хватит врать!» Этот кабинет, кричал следователь МГБ, — «храм истины!». Допросы почти всегда проводились по ночам, и, пока заключенного вели из камеры в кабинет следователя, он обычно не видел вокруг ни единого живого существа, кроме конвоиров. Однажды из-за какого-то недоразумения Лепкивкер, когда его вывели из камеры, заметил — явно вопреки правилам — нескольких человек в коридоре. Они поспешно удрали, но одного мужчину Лепкивкер успел опознать. В коридоре, одетый в форму офицера МГБ, находился один из их «румынских» проводников.
«Мой отец вошел в кабинет и стал орать на следователя: “И это — храм истины?” — вспоминает его сын, рабби Борух Лепкивкер. — “Ваши офицеры — провокаторы, и все это было провокацией!”»
Хотя финальный вариант плана бегства в Румынию, возможно, был ловушкой, замминистра государственной безопасности Украины писал Виктору Абакумову докладные о новых поворотах вовсе не для того, чтобы держать его в курсе какого-то пустяшного дела, которым должна была заниматься местная милиция. Высокопоставленные сотрудники советской службы безопасности явно считали хасидов во главе со Шнеерсоном, находившимся в Нью-Йорке, диссидентской группой. Хотя к их представлениям примешана всевозможная чушь: в 1930-х — тема польского империализма, в 1950-х — американской разведки, в конечном счете их дело основывалось на продолжавшейся много десятков лет руководящей, организационной и лоббистской деятельности, которой шестой Ребе и его зять и преемник Ребе занимались на благо евреев СССР.
Если то, что евреи шли сквозь огонь, чтобы продолжать служить Б-гу так, как служили их предки, — путем изучения Торы и соблюдения мицвот, было антисоветской деятельностью, то движение Хабад-Любавич действительно несло угрозу режиму. И в этом смысле советские чекисты были абсолютно правы.
***
Перевод предоставлен журналом "Лехаим".
Ниже прилагается фотокопия служебной записки министру государственной безопасности Виктору Абакумову от 6 июня 1950 года.
Обсудить