Десятого кислева 5620 (1859) г. ко мне во сне явились моя мать, ребецин Хая-Сара, мой дед, Мителер Ребе, и еще один хасид, которого я не знала. “Ривка, ты и твой муж должны написать свиток Торы”, – дала мне указание мать. “У тебя родится замечательный сын. Будете давать ему имя, не забудьте про меня”, – попросил дед. “И про меня”, – добавил хасид. “Ривка, – снова обратилась ко мне мать, – ты слышишь, что говорит мой отец?”

В этот момент я проснулась. Сон не выходил у меня из головы весь день, но мужу я ничего не рассказала.

К тому времени моя свекровь, ребецин Хая-Мушка, уже два или три дня лежала в постели с высокой температурой, и я постоянно находилась возле нее. Ночью, однако, ей стало лучше.

Утром, после молитвы, мой свекор, Цемах-Цедек, пришел проведать больную, и она сказала, что видела сегодня сон.

"Сказано в Талмуде1, что сновидение – добрый знак для больного, – отозвался Ребе. – Есть два мнения относительно снов. Одно говорит, что снам следует верить, а другое утверждает, что снам верить нельзя". Здесь он посмотрел на меня и добавил: "Но если в хорошем сне получают указание, его следует исполнить".

Когда Ребе вышел, я задумалась над его словами и решила рассказать о своем сне мужу. Однако, вернувшись домой, я обнаружила, что у нашей дочери Дворы-Леи болит горло и поднялась температура. Три дня я занималась ее лечением и в этих заботах забыла про все остальное.

Ночью 19 кислева мне снова приснилась моя мать. Ее сопровождали мой дед и величественного вида старик.

“Ривка, ты и твой муж должны написать свиток Торы”, – сказала мне мать. “И у тебя родится замечательный сын”, – добавил мой дед. “Амен! Да будет на то Его воля!” – произнес старик. “Зейдэ, – обратилась к нему моя мать, – благослови ее”.

Я поняла, что это был Алтер Ребе. Он благословил меня, а мои мать и дед ответили “амен”. Я тоже ответила “амен” в полный голос и сразу же проснулась.

Мой муж проснулся раньше меня, но все еще находился в комнате. Услышав, как громко я сказала “Амен”, он спросил, почему я это сделала. Омыв руки, я ответила, что видела сон и через час зайду к нему и все расскажу.

“Хороший сон, – сказал муж, когда я рассказала ему о моих ночных видениях. – Почему ты до сих пор не рассказала мне о нем? Такие сны – из очень высокого источника!”

Цемах-Цедек, услышав о моих снах, попросил меня описать, кого я видела в первый раз. Когда я обо всем рассказала, он сообщил, что хасид, которого я не узнала, это его отец, рабби Шолом-Шахна.

Муж решил, что наш свиток Торы будет написан на пергаменте, сделанном из шкуры коровы, зарезанной согласно требованиям еврейского закона2. Достать такой пергамент было очень нелегко, и прошло пять недель, прежде чем нам удалось приобрести хотя бы несколько листов, чтобы софер мог начать работу.

Цемах-Цедек сказал моему мужу, что начало работы над свитком необходимо хранить в секрете, писать его должны в кабинете Ребе, а присутствовать при этом могут только братья мужа. Писать свиток начали 15 швата. Написание свитка Торы — медленный, кропотливый труд, требующий чрезвычайной внимательности. Мой муж, зная об этом, тем не менее просил софера не затягивать с работой, потому что хотел завершить ее как можно быстрее.

В месяце Элул свиток был почти полностью готов. Муж хотел отпраздновать завершение написания свитка наутро после Йом-Кипура, в четверг, и его отец, Цемах-Цедек, дал согласие.

В Рош-Ашана и в Десять Дней Раскаянья прошел слух о том, что завершение написания нового свитка будет проходить в день, следующий за Йом-Кипуром. Многие из хасидов, прибывших к Ребе на Рош-Ашана и Йом-Кипур, решили остаться еще на день, чтобы принять участие в предстоящем торжестве.

На следующий после Йом-Кипура день, рано утром, Цемах-Цедек позвал моего мужа к себе и сказал ему: “Сегодня ты должен организовать торжественную трапезу. Я тоже приму в ней участие и скажу маамар. Но завершение написания свитка должно быть отложено”. Почему – Ребе не объяснил.

Спустя месяц, тринадцатого Хешвана, он снова позвал к себе моего мужа и сказал: “Сегодня вечером ко мне в кабинет должен прийти софер. Скажи матери, чтобы она тоже пришла. Но мы не должны предавать огласке завершение написания свитка”.

В эти дни я должна была вот-вот родить и поэтому спешила закончить чехол, который решила сшить для нового свитка Торы. Когда я принесла чехол в кабинет Ребе, он громко произнес: “Мазл тов! Дай Б-г, чтобы исполнилось благословение моего тестя, Мителер Ребе, и моего деда, Алтер Ребе!”

Прошла неделя после того, как свиток Торы был завершен, и 20 хешвана, в понедельник, в девять часов утра, я родила сына...

В честь обрезания новорожденного мы устроили большую трапезу, на которую собралось множество гостей со всех окрестных сел и местечек. Вечером, в субботу главы “Хаей-Сара”, у нас дома состоялся фарбренген “бен-зохор”3. Еще один фарбренген провели после утренней молитвы. Оба раза присутствовал Ребе. И вечером, и днем он провел за столом около часа и произнес маамар. Было видно, что он пребывает в великой радости.

Согласно традиции, в ночь, предшествующую обрезанию (вахт нахт), десятки гостей, включая братьев моего мужа, читали Теилим, пели нигуним и изучали книгу Зогар.

Моей свекрови нездоровилось, и в одной комнате с ней находилась ее дочь, Двора-Лея. В три часа утра Ребе позвал к себе своего помощника Хаима-Дова. Свекровь, услышав это, отправила Двору-Лею узнать, в чем дело. Вернувшись, Двора-Лея сообщила матери, что обрезание завтра не состоится. Так решил Ребе и велел помощнику передать это моему мужу.

Свекровь, узнав об этом, чрезвычайно огорчилась и отправила дочь к Ребе с просьбой не говорить ни моему мужу, ни мне, что обрезание не состоится вовремя. Я была еще очень слаба после родов, и свекровь берегла меня от всевозможных волнений и тревог.

Ребе ответил, что он – в курсе событий и у него есть веские причины, по которым он должен сообщить сыну о том, что день обрезания придется отложить. Свекровь опять отправила к нему Двору-Лею и попросила отнестись к ее просьбе с должным уважением, поскольку она – дочь мудреца Торы4.

– Что же мне делать? – ответил Ребе. – Я действительно не могу ей отказать, как дочери мудреца. Но дело обстоит именно так, как я сказал. Все происходит по Высшему Провидению. Написание свитка Торы закончилось именно тогда, когда должно было закончиться. И младенец тоже должен вступить в завет нашего праотца Авраама в назначенный для этого день.

Наутро, в понедельник, в синагоге все было готово к обрезанию. Зажгли свечи. Во время молитвы не произносили “Таханун”. По окончании молитвы вошел Ребе, которому отвели честь быть сандаком. Ему поднесли кресло пророка Элияу5. Принесли младенца, и мой муж, который сам был моэлем, приготовился выполнить заповедь обрезания. Однако, осмотрев ребенка, он понял, что обрезание сейчас делать нельзя.

Другие моэли тоже осмотрели новорожденного и согласились с мужем, что обрезание следует отложить на несколько дней.

Ребе остался в синагоге, сделал лехаим и произнес маамар. Фарбренген продолжался до молитвы “Минха”. После молитвы Ребе произнес еще один маамар.

Прошел еще месяц. Наступила Ханука. В понедельник, во вторую ночь праздника, Ребе позвал моего мужа и сказал:

– Завтра ты должен сделать обрезание своему сыну. Но безо всякого торжества и лишнего шума. Все должно произойти в комнате, где я молюсь. Присутствовать могут лишь твои братья и ближайшие родственники. Всего не больше двадцати человек. Про вторые Скрижали, которые были даны в тишине, без грома и огня, без великого раскрытия Б-жественного света, сказано: “Не отойдут они от твоих уст, ни от уст твоих детей, ни от уст их детей, – сказал Всевышний, – отныне и навеки”6.