Я родился в 1933-м году в период Великой Депрессии в нерелигиозной семье в Нью-Йорке. Получив диплом врача, я работал поочередно в нескольких нью-йоркских лечебницах, прежде чем стал главным ординатором в отделении общей хирургии в больнице "Маунт Сайнай" в Манхэттене, а кроме того занимался частной практикой и научной деятельностью в хирургии.

Моя связь с Ребе началась в 1954-м году, когда я обручился с моей будущей женой Глэдис. Ее дед, рав Менахем-Мендл Кунин, был известным хасидом, а ее родителей связывали близкие отношения с семьей Ребе. Знакомство с Хабадом и особенно с Ребе стало для меня настоящим откровением.

Нередко мы с Глэдис сопровождали ее родителей, когда те приходили в гости к ребецин Хае-Мушке. Я сам несколько раз встречался с Ребе. Иногда мы сталкивались на тротуаре и останавливались поговорить. В более поздний период Ребе неоднократно, через секретаря или же пригласив меня к себе в кабинет, задавал мне вопросы, с которыми к нему обращались по поводу медицины.

Какое-то время мой офис находился в деловой части Бруклина, и ребецин звонила мне, чтобы, если я не был занят, пригласить на чай с пирогом во второй половине дня. Надо сказать, пироги ребецин были неописуемы. Я знаю, что она их покупала, но найти этот магазин мне до сих пор так и не удалось! Однажды что я провел там чуть ли не два часа, настолько незаметно летело время. И когда до меня дошло, что пора бы и честь знать, ребецин сказала: "Мой муж возвращается". Я так и понял, что мне пора на выход, и когда уже спускался по ступенькам их дома 1304 на Президент-стрит, столкнулся с Ребе лицом к лицу. Любой, кто с ним когда-либо беседовал, знает, что когда говоришь с Ребе, он смотрит прямо на тебя и, судя по всему, больше ни о чем не думает. Его внимание полностью сосредоточено на тебе, и это пробуждает у тебя аналогичное отношение. В тот вечер он наверняка торопился домой, но, увидев меня, заговорил со мной. Он задавал вопросы и сам же озвучивал мои ответы, которые я еще не успевал облечь в слова. Какие бы вопросы он ни задавал – личные, профессиональные, какие-то из них я не помню, – он читал мои мысли и озвучивал их. Было видно, что его это забавляет. С момента, что он заговорил со мной, и до момента, что мы попрощались, прошло десять или пятнадцать минут. Затем я сел в мою машину и уехал.

Я прежде всего ученый. Я не верю во всякие фокусы, магию и колдовство. Но когда я вернулся домой, жена посмотрела на меня с изумлением, словно спрашивая, все ли в порядке. "У меня в мозгах только что пошуровали", – сказал я. Даже сейчас, вспоминая этот эпизод, я испытываю потрясение. Это было сверхъестественно.

Примерно год спустя я прочитал статью, в которой говорилось о том, что нечто подобное произошло в разговоре Ребе с кем-то еще, и я понял, что все это мне не привиделось. Это было невероятно, необъяснимо и противоречило всему моему жизненному опыту. Не знаю, как еще это описать.

В 1969-м году со мной произошло одно чудо, затронувшее мою жизнь. Работая с инфекционными больными, я заразился гепатитом, который протекал очень тяжело. Согласно моему собственному диагнозу, шансов на выздоровление у меня не было, и я даже не видел смысла ложиться в лечебницу. Я привел дела в порядок и оставался на нашей даче на севере штата, где меня застала болезнь, под присмотром врача, который жил по соседству. Мне еще было далеко до сорока, а я умирал.

Тут требуются некоторые пояснения. Гепатит быстрого улучшения не дает. Раньше, когда еще не было антибиотиков, с тем, кто заболевал, например, пневмонией, происходило одно из двух: или он умирал, или же, выражаясь на медицинском жаргоне, происходил "кризис", после которого без видимых причин тело побеждает и пациенту становится лучше. Но с гепатитом такого не происходит никогда. Вирусный гепатит – болезнь, которая обычно течет медленно, несколько месяцев, но иногда наступает быстрое угасание жизни. Вот у меня и происходило это быстрое угасание.

Однажды во вторник, в 2:30 пополудни, я вдруг почувствовал, словно огромный вес свалился с меня. Я не понял, что произошло, но с этого момента быстро пошел на поправку. Это был классический "кризис" болезни, который при гепатите невозможен.

Моя жена была в тот день в городе и вернулась в семь вечера.

– Не поверишь, я чувствую себя лучше, – сказал я.

– Правда здорово? – ответила она.

– А где ты была?

– В Бруклине.

– Где?

– У Ребе.

– А во сколько ты с ним виделась?

– В два тридцать.

Вот так вот. И опять-таки, я ученый. Абсолютный, законченный, дипломированный скептик. Из всех скептиков я самый скептичный скептик. Но вот, пожалуйста.

Спустя несколько лет, в 1977-м году, в праздник Шмини-Ацерет зазвонил телефон. Я врач, поэтому несмотря на праздник поднял трубку и услышал два слова:

– Давай сюда!

Звонивший не представился, но я понял, что это двоюродный брат Глэдис, раввин Шломо Кунин.

– Ребе?! – спросил я.

– Да.

Как выяснилось, у Ребе случился обширный инфаркт. Я прыгнул в машину и домчался до 770, кажется, за двадцать две минуты. Там я обнаружил толпу людей в сукке, где находился Ребе.

"Кто тут распоряжается?" – спросил я. Все показывали друг на друга. Там же находился еще один врач, мой знакомый Боб Фельдман. Я взглянул на него, он кивнул, и я скомандовал: "Так! Всем выйти!"

Мы с Бобом взяли в свои руки бразды правления и занялись Ребе. Мы звонили специалистам и обеспечивали всю медицинскую помощь, пока из Чикаго не прибыл кардиолог доктор Вайс. Ни я, ни Боб не были специалистами в кардиологии, но, слава Б-гу, не наделали никаких ошибок.

В течение первых двадцати четырех часов мы пытались уговорить Ребе отправиться в больницу. Я объяснял, что наблюдение и медикаментозное лечение лучше всего делать в специально оборудованном отделении реанимации и интенсивной терапии.

– Не убедительно, – сказал Ребе. – Разве все это невозможно здесь?

Я, наверное, побледнел, но был вынужден дать честный ответ:

– Это очень трудно.

Ребе интерпретировал это как согласие оставить его в 770.

В 2:30 утра я позвонил в Бруклинский Еврейский госпиталь и объяснил, какие приборы нам требуются для Ребе. Через час в 770 начало поступать медицинское оборудование. Перевозить Ребе в результате не понадобилось, поскольку мы развернули отделение интенсивной терапии в 770.

Его знания медицины потрясали меня. Как пациент, он знал, какие вопросы надо задать врачу, и зачастую, я уверен, он знал и ответы еще до того, как я их проговаривал. И вообще он был самым умным из всех людей, кого я когда-либо встречал, во всех смыслах этого слова. Я снова и снова получал повод изумляться его знаниям и со временем признал для себя бесполезность допущения, что он чего-то не знает. Каждый раз, когда я делал такое допущение, он показывал, что я неправ. Впрочем, всегда с улыбкой.

Перевод Якова Ханина