Комментируя слова "ходящее на чреве" из стиха: "Все ходящее на чреве и все ходящее на четырех, также все многоногое из всего кишащего, передвигающегося по земле, не ешьте их, ибо гнусны они" (Ваикра, 11:42), – Раши пишет: "Это змея. А слово גחון (гахон) означает "прогибание", ибо он передвигается, пригнувшись и падая, лежа на своем чреве".

По-простому, Раши говорит нам: "ходящий на чреве" – это змея. Кажется очевидной и логика этого толкования. Во всем Пятикнижии есть только один стих, кроме процитированного выше, в котором сказано о "ходящем на чреве": "И сказал Господь Б-г змею: "За то, что ты сделал это, проклят ты пред всяким скотом и пред всяким животным полевым; на чреве твоем будешь ходить и прах будешь есть во все дни жизни твоей" (Берешит, 3:14). И как в первом случае, "ходящий на чреве" – это змей, так же это, очевидно, и здесь.

Но кое-что странно. Тут Раши добавляет: "А слово גחון означает "прогибание"..." И возникает вопрос: если в рамках объяснения прямого смысла слов Писания слово גחון нуждается в объяснении, то почему Раши не стал объяснять его в комментарии к стиху, где оно упоминается впервые, где Раши, комментируя слова про хождение на чреве, упоминает только, что "до того змей имел ноги, которые ныне были отсечены"? А если в этом нет нужды, то почему Раши находит нужным все-таки объяснить это в комментарии к главе "Шмини"?

Вот, например, Ибн Эзра в комментарии к Берешит (3:14) объясняет, что גחון – это ползанье на груди. А здесь, в Ваикра (11:42) ему остается только отослать нас к тому комментарию, напомнив о нем. Тут все понятно. Но Раши почему-то находит нужным дать объяснение крайне редко встречающемуся в Писании, малоупотребительному слову גחון только здесь. Почему?

Можно было бы попытаться сказать, что в комментарии к Берешит, Раши полагается на сказанное им выше в комментарии к стиху 2:13, где он так объясняет этимологию топонима Гихон (однокоренного с гахон): "Назван так, потому что нес свои воды с ревом, и рев его был чрезвычайно могуч". Проще говоря, можно предположить, что то, что мы привыкли переводить как "на чреве твоем будешь ходить", по мнению Раши, должно переводиться как "раздвигая воздух, будешь ходить". Тоже красиво, хотя и непривычно. Версию о такой этимологи упоминает Ибн Эзра, но отвергает ее, как далекую от прямого смысла слов Писания.

Другое возможное объяснение: Раши полагается на арамейский перевод Онкелоса, который использует для перевода слово, очень близкое к тому, что используется для обозначения внутренностей ("чрева") в святом языке. Человек, которому хватает еврейского, чтобы читать комментарий Раши, не может не понять это арамейское слово.

Но как-то странно все это. В любом из двух предлагаемых вариантов, помимо массы технических вопросов, возникает один принципиальный: почему, коли так, здесь Раши переводит "ходящий на גחון" как "ходящий по-змеиному", а не как "ходящий, раздвигая воздух" или "ходящий на собственных внутренностях"?

Объяснив слова "все ходящие на чреве", Раши цитирует как комментируемые самые первые слова стиха и дает им такой комментарий: "Включая червей и подобных подобным". Этот комментарий также вызывает кое-какие вопросы.

Во-первых, согласно всем правилам герменевтики, в Пятикнижии слово "все" указывает на некое дополнительное к упоминаемому множество. Т. е. в нашем случае "все ходящие на чреве" – это змеи и кто-то еще. Допустим, черви. Но одного дополнительного вида вполне достаточно, чтобы объяснить, для чего сказано "все". Зачем нужны неведомые "подобные подобным" и, главное, на каком основании Раши полагает, что именно они подразумеваются Писанием (особенно, если следовать прямому смыслу слов Писания)? Особенно это интересно в свете того, что фактически Раши тут цитирует мидраш "Торат Коаним" к Ваикра, 11:42. Однако в Талмуде (Хулин, 67б) то же толкование выглядит как "черви и подобные червям". Казалось бы, в данном случае Талмуд гораздо ближе к прямому смыслу слов Писания, чем мидраш. Почему же Раши предпочитает версию мидраша?

Во-вторых, почему Раши цитирует как комментируемое слово "ходящее", которого, на первый взгляд, сам комментарий никак не касается? Это тем более странно, что ниже, толкуя "все ходящие на четырех", Раши цитирует слово "все" и комментирует его так: "Включая жуков (escarbot на старофранцузском) и подобных подобным". И никакого "ходящие"!

Затем Раши цитирует (это уже третий комментарий к Ваикра, 11:42) слова "ходящее на четырех" и комментирует его предельно кратко: "Это скорпион". Затем, как уже упоминалось, Раши цитирует слово "все" и объясняет, что имеются в виду жуки ("хипушийот") и подобные подобным. И снова возникает вопрос: с чего Раши берет, что "все" – это не только жуки, но и подобные им? И опять Раши предпочитает формулировку "Торат коаним" ("подобные подобным"), гораздо более понятной, на первый взгляд, формулировке Талмуда "жуки и подобные жукам".

И, наконец, последний комментарий Раши к рассматриваемому стиху. Комментируя слова "многоногое", он пишет: "Это многоножка ("надаль"), насекомое, у которого ноги от головы до хвоста по обе стороны тела, и называется оно centpies". И на первый взгляд, понятно, зачем в данном случае объяснять, как выглядит сголовыдопятножка и как она называется по-старофранцузски. Есть множество разных многоногих существ и поэтому важно объяснить, что в тексте речь идет только о тех, у кого ножки вдоль всего тела, как у именуемых centpies – стоножка. Но почему же Раши никак не комментирует третье "все"? Что, мол, "включая девяностодевятиножек и подобных подобным"? Тем более, что в "Торат коаним" и в трактате Хулин есть соответствующие толкования (и, кстати, в этом случае – не разнящиеся по формулировкам), согласно которым это "все" – указание на существ, подобных многоножке и подобных подобным! Почему Раши не цитирует это толкование, как процитировал два аналогичных, касающихся того же стиха?

Дело в том, что поскольку, как уже упоминалось выше, до главы "Шмини" слово "гахон" используется в Пятикнижие только применительно к змею, то, по-простому, и в "Шмини" под "ходящим на чреве" подразумевается змея. И также под "ходящим на четырех", по-простому, подразумевается именно скорпион, поскольку это единственное известное неспециалистам четвероногое членистоногое. Поэтому "ходящий на чреве", по мнению Раши, – змея, а "ходящий на четырех" – скорпион.

Но тут сразу возникает вопрос: если так, то почему не написать прямо: "Всякую змею и всякого скорпиона, и всякую многоножку, также все многоногое из всего кишащего, передвигающегося по земле, не ешьте их, ибо гнусны они"? Ок, про "многоножку" можно сказать, что это слово не из библейского лексикона. Но "змея" и "скорпион" – вполне себе танахические слова.

Очевидно, речь в стихе идет не о конкретных видах живых существ (независимо от метода классификации), а об обладателях конкретных характеристик. А именно: чревохождение, четвероногость и сголовыдопятногость. Поэтому "все", в каждом из случаев – это указание на существ, обладающих теми же характеристиками: чревоползающие черви (не являющиеся разновидностью змей), четвероногие жуки (не являющиеся разновидностью скорпионов) и сголовыдопятногие сголовыдопятноги.

Поэтому сказано не "всякую змею", но "всякого ходящего на чреве", чтобы было понятно, чем руководствоваться при идентификации: способом передвижения, а не ядовитостью, чешуйчатостью или чем-то еще характерным для змей и скорпионов.

И это, кстати, объясняет, почему здесь Раши не объясняет этимологию слова "гахон" так же, как названия реки Гихон – от глагола "бодать". Потому что "бодание (раздвижение) воздуха" специфично исключительно для змей (часть их родового проклятия, согласно неочевидному смыслу слов Писания – драшу). В этом плане не может быть подобных змеям и, тем более, подобных им подобным.

И то же самое с "хождением на внутренностях". Зачем, говоря о змее, называть ее "ходящим на чреве", а затем расширять запрет говоря о "всех" (всех подобных змеям), если можно было ограничиться формулировкой "ходящие на внутренностях", включающей в себя и змей, и червей, и прочих пресмыкающихся на брюхе без нужды в расширении ("все")? Раши отвечает так: потому что речь идет именно о специфическом для змей способе передвижения – прогибаясь, а уже затем падая на пузо и ползя на нем. Короче говоря, волнообразно. И так перемещаются только змеи. А перемещающиеся подобно змеям делают это схожим, на первый взгляд, образом, тоже ползают на пузе, но несколько иначе.

И так же со скорпионами. Только они ходят на четырех ногах. А у подобных им жуков ног больше, хотя ходят они по большей части только на четырех задних (см. комментарий рабби Элияу Мизрахи к словам Раши).

И вот потому-то во втором комментарии Раши приводит, как толкуемые, слова "всякий ходящий". Таким образом он указывает на то, что сходство "подобных" ("всех") со змеями – в том, как они "ходят", передвигаются – "на чреве". Но только змеи при этом прогибаются, как он упоминает в первом комментарии.

И теперь становится понятным, почему Раши предпочитает формулировку "Торат коаним" ("X и подобные подобным") формулировке Талмуда ("X и подобные Х"): это позволяет ему указать нам сразу на два момента. С одной стороны, под "всеми" подразумеваются не разные виды змей и скорпионов, а разные виды живых существ, которые подобны змеям (тем, что пресмыкаются) и скорпионам (ходят на четырех ногах). С другой стороны, речь идет об очень относительном сходстве, сводящемся к одной единственной характеристике. Поэтому "все" включают в себя не только подобных змеям и скорпионам, но и подобных им подобным.

Вот многоножки – другое дело, из-за чего Раши не находит нужным объяснять о каком "всем" идет речь. Дело в том, что кроме змей никто не передвигается прогибаясь. Никто из членистоногих, кроме скорпионов, не четвероног. Поэтому, по-простому, очевидно и несомненно, что под "всеми, ходящими на чреве" и "всеми, ходящими на четырех", подразумеваются другие виды. А вот многоногих, среди не млекопитающих, бесчисленное множество видов. Поэтому словосочетание "все многоногие" не нуждается в объяснении: все многоногие – это все многоногие (от пяти и более ног). А там, где в объяснении прямого смысла слов Писания нужды нет, Раши ничего и не объясняет.

Но тут другой вопрос: почему Раши пишет, что "многоногим" в Пятикнижии именуется конкретный вид – многоножка ("надаль"), а не хотя бы "такие, как многоножка". Ответ на этот вопрос очевиден: поскольку выше в стихе говорится конкретно о змеях и конкретно о скорпионах, то и следующим отдельно, через запятую упоминаемым должен быть некий конкретный вид. Поэтому конкретно многоножка.

Чтобы понять какие уроки, актуальные для нашего духового служения, можно извлечь из проанализированных выше слов Пятикнижия, касающихся ходящих на чреве, нужно ответить на вопрос, почему Торе важно подчеркнуть, что змея – не просто "ходящее на чреве", но прогибающееся ("гохан"), а уже затем ложащееся на чрево, чтобы пойти.

В Зогаре сказано, что змея символизирует дурное начало. Не только, но в частности. И, соответственно, алгоритм движения змеи подобен движению дурного начала к его цели: совращению еврея с пути праведности. И он заключается в том, что не нужно сразу пытаться заставить его припасть на брюхо (в духовном плане), опуститься на дно, оскотиниться. Наоборот, главное – заставить его прогнуться, опустить голову, склониться (в пику ультимативному призыву пророка Йешаяу (40:26): "Поднимите глаза ваши в высь!"). Совсем немного. Буквально символически. Лучше всего – вообще незаметно для себя самого. Зато, как только процесс пошел, все что останется – это углубить и расширить (как говаривал один змей, соблазнивший Политбюро ЦК КПСС на незаметную, "косметическую" перестройку) как сказано в Талмуде (Шаббат, 105б): "В этом ремесло дурного начала: сегодня говорит человеку "сделай так-то", назавтра – "сделай так-то", пока не скажет "иди, служи идолам" и человек идет и служит".

Но кто предупрежден – тот вооружен. Поэтому к еврею, живущему с неизменно высоко поднятой, обращенной к Небесам, к Торе головой (согласно учению хасидизма, дарованная свыше Тора обладает ярко выраженным аспектом небесности, особенно внутренняя, сущностная часть Торы – учение хасидизма), дурному началу не подступиться.

Сказано в Мишлей (16:7): "Если Г-сподь благоволит к путям человека, то и врага его примирит с ним". И наши мудрецы (см., например, Берешит Раба, 54, в самом начале) поясняют, что под врагом здесь подразумевается змей. Т. е. в нашей системе символов – дурное начало. Это о том, что дурное начало – это не что-то, что должно быть уничтожено и искоренено. Но исправлено, улучшено и, главное, освящено.

Сказано в трактате Бава Батра (16а), что, соблазняя Хаву, Змей действовал во имя Небес. Исполнял волю Творца. Как так? А так, что плохи и вредны только действия змея (который дурное начало), а по своей сути и по своему намерению он хорош. Где "хорошо" – синоним "богоугодно".

Поэтому все, что нужно для того, чтобы нейтрализовать вредный эффект от проявлений дурного начала – это сделать явственной его истинную природу. Разгаданный фокус не работает. Наоборот, в этом случае сам змей заставляет не опускать, а поднимать голову, как сказано: "И сделал Моше медного змея, и посадил его на шест, и было: если укусит змея кого-либо, тот посмотрит вверх на медного змея и остается в живых" (Бемидбар, 21:9). Из причины смерти правильно приготовленный змей превращается в источник исцеления!

Вот-вот должен прийти Машиах и тогда – правда не сразу, но достаточно скоро – змей (и дурное начало и просто змеи) сам собой избавится от своей напускной негативности и вернет себе изначальный святой и праведный облик (по сути-то, как мы помним, он всегда таким и оставался). И произойдет это благодаря тому, что на протяжении всей своей истории евреи старались не поддаваться дурному началу, противились ему и тем выявляли его святую, как было объяснено выше, сущность. И также старались не есть змей.

Сможем ли мы тогда, в расцвет эры Машиаха есть змей? Теоретически – да. Практически же, после того, как грех Древа Познания будет искуплен, проклятия, связанные с ним сняты и прошлое забыто, Змей же, фактичекски член семьи! А мы не едим членов семьи.

(Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, "Ликутей сихот", т. 17, стр. 125-132.)