Мои родители, рав Меир и Сима Иткины, в числе других любавичских хасидов сумели вырваться из Советского Союза после Второй мировой войны. По указанию Предыдущего Ребе они поехали в США, а в ожидании разрешения на иммиграцию оставались в Париже. Я тогда еще была младенцем, но позднее не раз слышала рассказы моих родителей о том, как будущий Ребе приехал во Францию, чтобы сопровождать свою мать в Америку.

Легко себе представить радость беженцев, толпой помчавшихся встречать зятя Ребе Раяца. Мой отец рассказывал мне, что в тот свой приезд будущий Ребе, очевидно, понял, насколько хасиды хотят хотя бы через него ощутить свою связь с Ребе Раяцем, его тестем, и он стал говорить о самом личном, что есть у человека – о его имени. Моему отцу он сказал: "Тебя зовут Меир. Это имя происходит от слова "ор" – "свет". Ты осветишь весь мир". И этот короткий разговор на всю жизнь заложил фундамент привязанности моего отца к Ребе и полной преданности ему.

Для моих родителей Ребе значил все. Он олицетворял философию, в которую они верили, ценности, которые были им дороги, и главное – любовь, объединяющую всех евреев. Что бы он ни сказал, даже если это был всего лишь намек, представляло для них истину в последней инстанции. Все его указания они исполняли в точности.

Не случайно они купили дом 760 на Истерн-Парквей – как можно ближе к штаб-квартире Хабада в здании под номером 770. Поначалу мой отец хотел приобрести другой дом, не на главной улице, а в нескольких кварталах, где жили другие религиозные семьи. Но Ребе спросил его: "Ты не хочешь, чтобы я был твоим соседом?" Это решило дело.

Благодаря такому месторасположению через наш дом проходил нескончаемый поток гостей. Мы никогда не знали, сколько народу заявится к нам в очередную субботу после утренней молитвы в ожидании фарбренгена Ребе. Наш дом стал как бы пристройкой к 770, и я выросла в окружении многих легендарных хасидов, слушая их истории.

Случай, который произвел на меня незабываемое впечатление, произошел, когда мне было тринадцать лет. Я собиралась переходить в старшие классы, и встал вопрос, какую школу выбрать. Я хотела пойти в "Бейс Яаков", где училась моя старшая сестра. Но тут – нате вам пожалуйста – Хабад открыл новую школу для старшеклассниц, "Бейс Ривка", и мой отец сказал, что я должна поступить туда. Я сопротивлялась. Я сказала, что не хочу идти в школу, которая только еще определяется, на каком она свете. Я не хочу экспериментов на моем образовании. Нетрудно догадаться, что сказал мой отец: "Напиши Ребе. Что он скажет, то мы и сделаем".

Я написала письмо и отправила его, не показав родителям. Я объясняла, почему не хочу идти в "Бейс Ривку", упомянув, что не желаю быть подопытным кроликом. Прямо скажем, не самый лучший стиль обращения к Ребе. Но Ребе знал, как ответить мне – подростку, мечтающему покорить весь мир, стать кем-то особенным и неповторимым. И сделал он это очень просто: зачеркнул слова "подопытный кролик" и написал сверху "первопроходец".

Конечно же, я хотела стать первопроходцем, взойти на гору, пересечь реку, что угодно! Он воззвал к моему чувству независимости и гордости. Естественно, я пошла в "Бейс Ривку".

Закончив школу, я хотела заняться чем-нибудь необыкновенным. Я хотела стать журналистом. Мне нравилось писать. С одобрения моих родителей я подала документы в Колумбийский университет, меня приняли и даже назначили стипендию, которую давали особо одаренным абитуриентам. А затем раздался телефонный звонок. Секретарь Ребе, рав Мордехай Ходаков, просил моего отца срочно прийти на важный разговор. Отец пришел на встречу, и рав Ходаков сказал ему:

– Мы слышали, что твоя дочь собирается в университет. Мы не думаем, что это правильное решение на данный момент.

– Понял. Без проблем, – немедленно согласился отец. Естественно, для него это было "без проблем". А для меня это не было "без проблем". Когда отец вернулся и заявил: "Ты не идешь в университет", его слова стали для меня тяжелым ударом. Ведь я собиралась стать знаменитой журналисткой, изменить весь мир! Все мои надежды рухнули, будущее покрылось мраком.

Тем не менее, я послушалась родителей и с ощущением, что все мои мечты и стремления безжалостно растоптаны, поступила в семинарию для учительниц с тем же названием, что и моя школа – "Бейс Ривка".

Однако, Ребе знал, что мне подходит лучше, причем он вовсе не игнорировал мои подростковые переживания. Довольно скоро я убедилась, что он хорошо понимал мое желание расширить свои горизонты, когда я решила съездить в Израиль, сделав по дороге несколько остановок в Европе, чтобы посетить там знаменитые центры культуры. Незадолго до Пурима я побывала у Ребе на частной аудиенции, предварительно написав ему длинное письмо, где излила всю свою горечь и разочарование. "А если уж мне нельзя поступать в университет и становиться известной журналисткой, – писала я, – по крайней мере, хотелось бы попутешествовать и повидать мир".

Ребе, как ни странно, одобрил план моего путешествия, которое, однако, пришлось отложить до следующего лета, так как мне требовалось еще заработать на эту поездку. Чтобы собрать необходимую сумму, я начала преподавать в начальной школе "Бейс Ривка", и эта работа мне понравилась. Тогда я и представить себе еще не могла, что буду работать там всю свою жизнь и со временем стану ее директором.

Итак, я откладывала деньги и мечтала о путешествии, но мне пришлось столкнуться с новым испытанием. Отец ни в какую не хотел отпускать меня. "Восемнадцатилетняя девушка в одиночку едет в Европу? Неслыханно! Ребе не мог такое позволить! Ты его не поняла!"

Наше противостояние закончилось через несколько месяцев, когда отец пришел на аудиенцию к Ребе по поводу своего дня рождения.

– Моя дочь полагает, что Ребе разрешил ей поехать в Израиль с остановками в Европе… – начал отец.

– Она еще не ездила?! – спросил Ребе.

Все возражения были сняты, родители разрешили мне ехать, я отправилась в дорогу и провела немало времени в Израиле. Я очень нуждалась в этом путешествии, и Ребе прекрасно это понимал.

По возвращении я продолжала преподавать в "Бейс Ривке", а затем встретила своего будущего мужа. Хотя я чувствовала, что мы отлично подходим друг другу, одна вещь беспокоила меня, и я долго колебалась, не решаясь на этот брак. Я боялась, что мы принадлежим к разным культурам. Я цитировала Роберта Фроста, а он – Йеуду Галеви. Я выросла в Америке, а он – в Израиле.

Естественно, я написала обо всех своих сомнениях Ребе. И он снова прекрасно меня понял и, несмотря на все свои бесчисленные заботы, нашел время ответить. Касательно всех моих страхов выходить замуж за израильтянина, он задал риторический вопрос: "Разве ты уже не побывала в Израиле?"

И вот теперь мне кажется, что, одобряя мое путешествие в Израиль в те времена, когда подобные поездки считались совершенно неприемлемыми для восемнадцатилетней религиозной девушки, Ребе предвидел, что это путешествие сыграет решающую роль в моей жизни. Так и произошло. Мое пребывание в Израиле оказалось ключевым фактором в моем выборе.

Оглядываясь назад, я поражаюсь деликатности Ребе, его заботе, любви, и я очень благодарна за то, как он направлял меня в жизни.

Перевод Якова Ханина