Моя служба в Армии Обороны Израиля проходила в элитной бригаде Гивати, в которой насчитывалось около трех тысяч солдат. Во всей бригаде только двенадцать призывников соблюдали заповеди, и я был одним из них. С кошерной едой проблем у нас не возникало: по законам Израиля вся еда в государственных организациях должна быть кошерной, но этим все и ограничивалось. Сейчас на каждой армейской базе есть синагога, но тогда у нас не было ни синагоги, ни свитка Торы. Мы пытались выкручиваться по мере возможности.

Однажды в пятницу незадолго до наступления субботы я обратился к другим соблюдающим парням и предложил им: "Приходите вечером ко мне в палатку. Мы вместе помолимся и проведем субботнюю трапезу. Будем петь, праздновать. Пусть будет настоящая суббота!"

Они решили, что идея замечательная. Мы забрали еду в столовой, принесли ко мне в палатку и отпраздновали наступление субботы всей дюжиной. Молились, пели, ели, и все было замечательно. Никто к нам не приставал.

Затем на нашу базу назначили нового командира – знаменитого бригадного генерала Абрашу Тамира. Он ходил с проверками по всей базе и однажды в пятницу вечером зашел в мою палатку и увидел, что мы сидим там и поем. "Что тут происходит? – спросил он. – Почему вы не едите со всеми вместе в столовой?"

Я объяснил, что мы празднуем субботу и поэтому едим отдельно.

Он ничего не сказал, повернулся и вышел, но спустя две недели незадолго до наступления субботы меня вызвали и сообщили, что генерал Тамир хочет есть вместе со всеми и просит меня сделать кидуш – благословение, которым начинают субботнюю трапезу – для всех солдат. Я был польщен, очень обрадовался и сказал: "Какая чудесная идея!" Но, подходя к столовой, я услышал, что внутри играет ансамбль, нарушая тем самым субботу. Заходить внутрь я не мог. Я остановился и сказал сопровождавшему меня офицеру: "Я не иду".

Через несколько минут офицер вернулся и сказал, что теперь это официальный приказ генерала Тамира: я и остальные обязаны зайти внутрь. Я отказался исполнять приказ и заявил: "У меня есть приказ от более высокого начальника. Субботу я нарушать не буду и внутрь не зайду". Остальные соблюдающие ребята согласились со мной, и мы остались снаружи.

В результате моих товарищей тут же арестовали, а меня привели к генералу Тамиру в кабинет. Когда я вошел, он снял мундир с погонами, повесил его на спинку стула и сказал:

– Говори со мной не как с командиром, а просто объясни, почему ты это сделал? Почему ты опозорил меня перед солдатами?

Я не понимал, к чему он ведет, и ответил:

– Что я Вам такого сделал? Вы сами можете сделать кидуш. Почему я должен его делать?

Тогда он объяснил, что произошло. Когда он в первый раз увидел, как мы празднуем субботу у меня в палатке и распеваем вместе, он решил, что это будет хорошо для всей базы. И он вызвал ансамбль чтобы добавить веселья. Он понятия не имел, что это запрещено в субботу, просто не знал! Когда до меня это дошло, я сказал ему:

– Если ансамбль прекратит играть, все будет в порядке, и мы придем.

Он согласился, и через пять минут мы присоединились к остальным, я сделал кидуш, и все были довольны.

Через пару дней меня вызвали в штаб-квартиру командира дивизии, который, к моему полному изумлению, извинился передо мной. Он сказал буквально следующее:

– Я прошу у тебя прощения от имени всего штаба за то, что произошло. Ни у кого нет права заставлять тебя нарушать субботу.

Затем он спросил:

– Что вам нужно?

– Нам нужна синагога – нормальное место для молитвы, – ответил я, – и свиток Торы.

– Не беспокойся, – сказал он. – Ты все получишь.

И действительно, нам выделили место для молитвы и привезли свиток Торы с военным сопровождением, и оркестр играл марш, когда ее вносили в синагогу. Это было невероятно, и я написал обо всем в письме, которое отправил Ребе.

Вскоре пришел ответ. Ответ, который изменил мою жизнь.

Письмо Ребе было датировано 16-м числом месяца Элул 5711-го (17-го сентября 1951-го) года, всего за две недели до Рош-Ашана, и в нем говорилось: "Я получил огромное удовольствие от твоего письма, в котором ты описываешь свою армейскую службу и деятельность по укреплению иудаизма среди своих товарищей... Значение того, что ты делаешь, невозможно даже выразить словами... но я точно могу сказать, что было бы уже достаточно, даже если бы ты оказался в армии только ради этого".

Для меня его слова значили очень много.

А далее Ребе просил меня о личном одолжении: "Моя сердечная просьба к тебе – передать мое благословение каждому солдату, не только "религиозным солдатам", как ты их называешь". И Ребе объяснил: "Хорошо известно высказывание моего святого тестя: "Ни один еврей не может и не хочет оказаться отделенным от Всевышнего", – и поэтому все твои армейские товарищи религиозны".

До сих пор мое отношение было таким: в бригаде из трех тысяч есть двенадцать религиозных солдат. А Ребе считал, что все три тысячи религиозны, только не все еще об этом знают. Как он написал далее: "Просто у некоторых из них нет достаточных знаний об иудаизме. Но они не всегда останутся вдалеке, а осознают, что они тоже верят в Б-га и Его Тору. Пожалуйста, передай им мое благословение, чтобы они получили Наверху запись и печать на хороший и сладкий год".

Он дал мне указание подойти к каждому встречному солдату и сказать ему, что Любавичский Ребе благословляет его на хороший и сладкий год.

Ребе помог мне взглянуть на других совершенно по-новому. До сих пор я навешивал на евреев ярлыки – религиозный, нерелигиозный – и, естественно, причислял себя к религиозным. Но Ребе показал мне, насколько я был неправ. Все евреи религиозны, даже если не все они еще об этом знают.

Перевод Якова Ханина