Я родилась в городе Фрунзе, в Киргизии, в очень особой семье. Отец моей матери, реб Мендл Шнеерсон, был братом рабби Боруха-Шнеура, дедушки Ребе!

В 1937-м году Предыдущий Ребе, рабби Йосеф-Ицхак Шнеерсон, дал указание мому дяде, реб Залману Шнеерсону, поселиться в Париже. Спустя 10 лет мы присоединились к нему. В то время в Париже находилось множество еврейских беженцев, среди которых оказалась реббецин Хана, мать Ребе, которая сумела выехать из России. Она жила у нас в доме.

Ребе, который тогда еще был не Ребе, а зять Предыдущего Ребе, приехал из Америки, чтобы сопровождать свою маму в Нью-Йорк. Мне было тогда два года. Сидя на коленях у Ребе, я распевала свою любимую песенку.

Семь лет спустя, в 1954-м году, мы прибыли в Нью-Йорк на аудиенцию к Ребе. Он тут же обратился к младшим членам нашей семьи: "Дети, вы меня помните? А я вас помню". А затем спросил меня: "Ты еще поешь ту песенку?" Представляете себе? Это через столько то лет!

На той аудиенции моя мать попросила Ребе дать благословение одной женщине в Париже, страдавшей от тяжелой болезни, но Ребе ничего не ответил. Подумав, что он, может быть, не расслышал, мама спросила его еще раз, а потом еще раз, но Ребе хранил молчание. Когда мы вышли, между членами нашей семьи разгорелось бурное обсуждение. "Почему он ничего не ответил?" – спрашивала моя мать. А мой брат заметил: "Это и был ответ. Когда нет ответа – это тоже ответ". Вскоре та женщина умерла.

Со временем моя семья переехала в Монреаль, где я ходила в школу до девятого класса. Затем я отправилась в Нью-Йорк, где поступила в школу "Бейс Яаков". После того, как я вышла замуж, мы поселились в Нью-Хэйвене, штат Коннектикут. За все эти годы я множество раз встречалась с Ребе. Естественно, я не жалела трудов, готовясь к каждой такой аудиенции. Перед одной встречей с Ребе я особенно старалась. Я до сих пор помню, что на мне было надето, и помню как тщательно я накрасилась. Но когда я вошла в кабинет Ребе, первое, что он сказал мне: "Почему вы такая бледная?" Вряд ли можно было различить мой настоящий цвет кожи под слоем косметики, но Ребе видел и сквозь косметику. Он сказал: "Может быть, что-то не в порядке с кровью?"

На следующий день я сдала кровь на анализ, и мне сказали, что у меня малокровие. Ребе всегда все видел насквозь.

В 1967-м году я участвовала в съезде хабадской организации женщин и девушек Н'шей Хабад в Детройте. По окончании съезда двадцать участниц, и я в том числе, приехали в аэропорт, торопясь домой, где наши мужья нетерпеливо ждали нашего возвращения. Но в аэропорту объявили, что полет отменяется. Из-за снежной бури самолеты не летали.

Естественно, мы все ринулись к телефонной будке – дело было за многие годы до мобильников – и позвонили в штаб-квартиру Хабада в Нью-Йорке с вопросом к Ребе – что делать? Руководительница группы, Мирьям Попак, дозвонилась до секретаря Ребе, рава Биньомина Кляйна, и сказала, что мы застряли в Детройте. Он попросил не вешать трубку, а через минуту его голос снова зазвучал на линии: "Ребе не понимает, что значит – застряли". Судорожно запихивая все новые четвертаки в монетоприемник телефона, Мирьям Попак начала было объяснять, что значит "застряли", на что рав Кляйн ответил: "Ребе знает, что означает слово "застряли". Ребе говорит, что еврей никогда не застревает".

Мы поняли, что Ребе имеет в виду, и взялись за работу. Мы обошли весь аэропорт, раздавая субботние свечи. Сейчас по всей Америке есть множество женщин, которые зажигают субботние свечи потому, что мы "застряли" тогда в Детройте. Для Ребе нет понятия "застрял". Там где ты оказался – там ты и должен быть.

Перевод Якова Ханина