Рав Йосеф Гольдстейн, известный как "дядя Йося", был учителем, который, используя радио, аудиопленки и видео, воодушевлял несколько поколений детей своими притчами, историями и песнями. Это интервью было взято у него в 2001-м году в Нью-Йорке.

В 1940-м году, вскоре после моей Бар-Мицвы, я поступил в хабадскую йешиву в Краун-Хайтсе. В те далекие годы, когда во главе любавичского движения стоял рабби Йосеф-Ицхак Шнеерсон, я удостоился познакомиться с его зятем. Рабби Менахем-Мендл Шнеерсон, который спустя десять лет стал Любавичским Ребе, в 1941-м году вырвался из Европы вместе со своей женой, ребецин Хаей-Мушкой, дочерью Ребе, и с тех пор он работал в учреждениях под эгидой Хабада.

Я помню, как однажды мне потребовалось попросить его об одолжении: позаимствовать пишущую машинку. Разыскав его, я начал объясняться:

– Я должен написать письмо одному человеку, чтобы попытаться приблизить его к хасидскому учению. Но почерк у меня не слишком презентабельный. Я подумал, что если письмо будет напечатано, оно будет выглядеть более прилично.

Ребе, который, естественно, еще не был Ребе, тут же уточнил:

– Ты хочешь одолжить мою машинку?

– Других тут нет, – ответил я.

– Я с удовольствием одолжу ее, – сказал он. – Есть только одна проблема. Сегодня вечером я иду наверх к тестю и вернусь очень поздно. Я знаю, что рано утром ты должен открыть кабинет для урока по хасидизму. И я знаю, что, если ты не ляжешь вовремя, ты можешь проспать, и люди будут стучать в дверь, чтобы им открыли. Поэтому мы сделаем так. Возьми машинку к себе в комнату, а когда закончишь – принеси ее назад и поставь на пол перед дверью. Когда я вернусь, я открою кабинет и поставлю ее назад на стол.

Я согласился, взял машинку, напечатал письмо, принес машинку назад и поставил ее перед дверью кабинета, все как он сказал, и уже собрался уходить, когда меня посетила мысль, что это неправильно. Зять Ребе должен будет нагнуться и поднять машинку с пола. С моей сторны это неуважительно.

Я решил остаться и подождать. Когда он вернется, я возьму машинку, занесу ее к нему в кабинет и поставлю на стол.

Я ждал… И ждал… И ждал… Было уже десять часов. Потом – одиннадцать. Полночь. Мои глаза слипались. В час ночи я начал думать: "Как же долго он там, наверху!"

Я боялся, что, если засну, он пройдет мимо и сам поднимет машинку. Я решил прилечь на ступеньки, чтобы ему пришлось наступить на меня или разбудить.

Я крепко спал, но внезапно проснулся. Наверху хлопнула дверь, и я услышал шаги.

Он быстро сбежал по лестнице, увидел меня в лежачем положении, машинку у дверей, перепрыгнул через меня – он был очень спортивным – и направился к машинке. Я метнулся за ним и ухватился за машинку в тот самый момент, когда он ее уже поднимал. Я держал ее за одну сторону, а он за другую.

– Пожалуйста, позвольте мне принести машинку назад. Я не хочу вас обременять, – сказал я, а он ответил:

– Я же тебе сказал, чтобы ты шел в постель и утром был вовремя.

Кончилось тем, что мы вместе занесли машинку в кабинет и поставили ее на стол. На этой же самой машинке он печатал письма для Предыдущего Ребе. У меня самого собралась целая коллекция писем, полученных мной после того, как я покинул Нью-Йорк, – писем, которые собственноручно напечатал будущий Ребе.

Еще одно воспоминание тех времен – Ребе и будущий Ребе во время молитвы. Они молились, а я стоял сзади и заметил, что будущий Ребе следит за каждым движением своего тестя. Его взгляд словно приклеился к этому святому человеку. Я поделился наблюдением с парнем, который стоял рядом со мной, и он ответил, что, очевидно, там есть на что посмотреть. Тогда я подвинулся поближе, чтобы тоже посмотреть. И приблизившись, я услышал нечто особенное. Во время молитвы "Шма" ("Слушай Израиль") Предыдущий Ребе приложил ладонь ко лбу и, когда дошел до слова "Эхад" ("один"), начал тянуть последний слог, и голос его поднимался все выше и выше. Этот звук я помню до сих пор, он остался со мной на всю жизнь.

В 1943-м году будущий Ребе организовал первый детский парад на Лаг-Баомер. Парад проходил на автостоянке позади штаб-квартиры Хабада. Будущий Ребе обращался к детям на идиш. Толпа была довольно большая, и он побежал в угол, притащил оттуда деревянный стул и встал на него, чтобы все дети могли его видеть.

Пока он говорил, я заметил, что одно из окон на втором этаже 770 открылось. Я не мог поверить своим глазам. В окне появился сам Ребе, который смотрел, как его зять говорит с детьми. Теперь все было наоборот. Ребе наблюдал, что делает его зять!

Предыдущий Ребе оставался там, глядя из окна в продолжение всей речи, темой которой было изучение Торы и исполнение заповедей. Будущий Ребе, используя пример рабби Акивы, начавшего изучать Тору в возрасте сорока лет, попросил детей хорошо запомнить: что бы ни случилось в жизни, никогда не поздно начать.

У меня есть множество чудесных воспоминаний о том времени. Я помню, один раз в Рош-Ашана разразилась ужасная гроза. Дождь лил потоками, сопровождаемый молниями и громом. Подошло время для исполнения обычая Ташлих, который мы обычно проводили у пруда в Проспект-парке. Лило как из ведра. Что нам оставалось делать? Пришлось идти под дождем, промочив насквозь наши праздничные костюмы. Будущий Ребе шел впереди.

Подойдя к парку, мы обнаружили, что ворота закрыты. Я думаю, никто не ожидал, что мы придем в такую грозу. Но это не остановило Ребе. Он подтянулся и залез на стену, затем обернулся, махнул нам рукой, мол, чего вы ждете, и спрыгнул на другую сторону. Тогда и мы последовали за ним. Молодые помогали пожилым. Некоторые порвали штаны.

На пути назад Ребе начал петь и танцевать с нами. Это был один из счастливейших моментов в моей жизни, который заставил меня по новому прочувствовать учение Ребе Маараша1: "Весь мир говорит, если не можешь подлезть снизу – перепрыгивай, а я говорю – сразу перепрыгивай".

Перевод Якова Ханина