Я родился в Германии за несколько лет до Холокоста. Наша семья едва спаслась. Моего отца, который был врачом в маленьком городке Бад-Наухейме, арестовали и отправили в Бухенвальд, где он провел шесть недель. Каким-то образом моей матери удалось сдвинуть горы и вызволить его, и мы перебрались в Англию. Затем наша семья переехала в Америку, где я поступил в Йешива-университет и получил там звание раввина.

В середине 50-х я стал директором еврейской школы в районе Йонкерс. Прошло совсем немного времени, и я совершенно разочаровался в моей работе. Дети были чудесны. Они хотели учиться и получали удовольствие от занятий. Проблема была с родителями. Они посылали своих детей в нашу еврейскую школу, но сами при этом оставались совершенно нерелигиозными. Другими словами, заповедей они не соблюдали. Я думаю, они хотели, чтобы их дети учились в еврейской школе потому, что так же поступали их соседи. Это было модно. Но в школе детям говорили одно, а дома – совсем другое.

Мне казалось, что все мои усилия напрасны, и меня охватило чувство безнадежности.

В то время – в конце 50-х – я много слышал о Ребе. Его известность росла, и его влияние на еврейскую жизнь становилось все более заметным. Я решил увидеться с ним и спросить его совета. Может быть, он согласится с тем, что мне следует поменять профессию и стать адвокатом или врачом? Мне удалось договориться об аудиенции у Ребе. Подробности того, как это получилось, изгладились из моей памяти, хотя я помню, что вместе со мной на встречу отправился мой ныне покойный двоюродный брат Цви Бьорн Бамбергер.

По прибытии нам было велено подождать. Оказаться вблизи от Ребе – это событие! Я уже видел его на нескольких фарбренгенах, но никогда еще лицом к лицу.

Я помню, как мы с двоюродным братом вошли в комнату, а Ребе сидел за столом, и за ним возвышались полки с книгами. Он встал, чтобы поприветствовать нас. Кто мы были такие? Да никто. А он поднялся и пожал нам руки. Это было неожиданно, и я почувствовал, что он на самом деле хочет с нами говорить.

Его первый вопрос был:

– На каком языке вы хотите вести разговор?

И хотя я знал английский и немецкий, я выбрал идиш. Мне казалось, что это более по-еврейски.

– Хорошо, – сказал он.

Разумеется, он знал множество языков, даже не представляю себе, как много. Естественно, он владел французским – он учился во Франции – и русским, так как он там родился, и уж конечно, он знал иврит, идиш, немецкий и английский. Так что, какой бы язык я ни выбрал, его не затруднило бы общаться на нем со мной.

– О чем вы хотели бы поговорить? – спросил он. Я поделился с ним своими затруднениями и объяснил, что совершенно обескуражен полным отсутствием прогресса в моей работе, так как родители сводят на нет все, что я даю детям, и даже если дети хотят учиться, я не вижу смысла их учить. Что мне делать?

– Послушайте, – ответил Ребе, – что я хочу вам рассказать.

Он напомнил мне, что, согласно еврейскому закону, по суду практически невозможно приговорить человека к смерти. Мы знаем, что если суд приговаривал к смерти всего лишь один раз в семьдесят лет, такой суд уже назывался "кровавым". Рабби Акива даже сказал, что будь его воля, никто бы вообще никогда не был приговорен к смерти. Поэтому возникает вопрос: зачем вообще нужна смертная казнь?

– А причина заключается в том, – сказал Ребе, – что Тора хочет, чтобы мы знали, насколько это серьезно – убить кого-либо. Предположим, некто действительно приговорен к смерти, – продолжал Ребе. – Представляете, что это за субъект, которому суд выносит такой приговор? Он должен отмахнуться от формального предупреждения двух свидетелей и убить человека на глазах у других. У него нет ни стыда ни страха. И вот подумайте: этот убийца приговорен к смерти по суду, но если перед исполнением приговора он попросит стакан воды, то прежде, чем пить, он должен произнести благословение, как и величайший праведник в мире.

Я молча слушал, пытаясь следовать за его мыслью, но не понимая еще, к чему он клонит.

– Вы спрашиваете меня, – продолжал он, – нужно ли обучать этих детей. Эти дети совершенно невинны, они еще только вступают в жизнь. Каждый из них может стать величайшим человеком, величайшим евреем. Вы спрашиваете, чего стоит их обучение?! Даже убийца по дороге на казнь произнесет благословение так же, как произносит его праведник. Как же вы можете лишить этих детей возможности произнести благословение? Научить ребенка произносить благословение – что может быть выше?!

Я был совершенно ошеломлен. За все годы, что я работал в сфере образования, такая идея ни разу не приходила мне в голову. Слова Ребе запали мне в душу. Мы поговорили еще немного о практическом применении такого подхода.

В конце встречи Ребе сказал:

– Не волнуйтесь об этом. Не волнуйтесь о том, что они будут или не будут делать. Вы просто пытайтесь сделать свою работу как можно лучше, а заповеди, которые они с вашей помощью будут исполнять, имеют собственную силу и сами будут оказывать на них влияние.

Мы поднялись, чтобы идти к выходу, и Ребе пожал нам руки. Когда мы оказались снаружи, один из секретарей спросил меня:

– Что вы там делали так долго?

– Что значит "так долго"? Мы были там пару минут!

– Вы провели у Ребе сорок пять минут, – сказал он мне.

В присутствии Ребе я совершенно не замечал, как проходит время. Слова секретаря потрясли меня.

Аудиенция у Ребе изменила мою жизнь и дала мне силы продолжать работу. Когда я осознал, что каждая заповедь, которую я помогаю ребенку исполнить, обладает собственной силой и энергией, как сказал Ребе, я получил уверенность, что мои усилия не пропадают впустую.

Жизнь раввина зачастую очень нелегка. Как сказал Моисей, "еще немного, и они побьют меня камнями". Ничто не дается просто. Но для меня это больше не имеет значения, потому что я знаю: каждая заповедь, которую я помогаю кому-либо исполнить, будет сама оказывать влияние на исполняющего ее.

Такова история моей встречи с Ребе. Мне кажется, она произошла совсем недавно, хотя прошло уже шестьдесят лет. Над впечатлением, которое он произвел на меня, время не властно.

Перевод Якова Ханина