Согласно хабадской традиции (на самом деле совсем не только, но так принято: все, что в еврействе выглядит хоть немного неформальным, спихивать на хасидов вообще и на хабадников в частности), истории, которые рассказывают ребе (особенно если сами истории посвящены ребе) – неисчерпаемый источник теологических, идеологических, воспитательных и, что отдельно важно, законодательных представлений. Ребе, главы поколений, начиная с Моше (да и до него, если честно, но там все сложно) и заканчивая Машиахом – воплощение и олицетворение Торы. И, соответственно, рассказы глав поколений о главах поколений – это Тора густейшей концентрации – только черпай.

Поскольку в главе “Бо” описывается канун Исхода, канун пасхальной ночи, и на этой же неделе (десятого числа месяца швата, аккурат в субботу), как и в большинство лет, евреи всего мира отмечают йорцайт (годовщину кончины) шестого Любавического Ребе, Ребе Раяца, представляется более чем уместным рассказать предпасхальную историю, которую Ребе Раяц рассказывал о своем отце, Ребе Рашабе, своему зятю – седьмому Любавическому Ребе, главе нашего поколения.

Дело было так. В день, когда будущему Ребе Рашабу исполнилось три года (двадцатого мархешвана 5624 года1 ) его, во-первых, по святой еврейской традиции впервые в жизни постригли, оставив пейсы, а во-вторых, провели ему церемонию “внесения” в хейдер (еврейская школа для мальчиков детсадовского возраста, говоря современным языком). И во время внесения в хейдер дед Рашаба, Цемах Цедек (третий Любавический Ребе) бросил на ребенка пригоршню конфет, а сказал, что их бросил ангел Михаэль. Будущий Ребе Рашаб был (и остался на всю жизнь) исключительно чувствительным и впечатлительным ребенком. Поэтому он наотрез отказался есть конфеты, полученные от самого Б-жьего ангела, а таскал их, как свое величайшее сокровище, по карманам. Когда спустя без малого полгода наступил канун Песаха и, как того требует закон, принялись искать квасное повсюду, включая карманы детской одежды, Ребе Цемах Цдек позвал отца Рашаба, будущего Ребе Маараша (четвертого Любавического Ребе), поинтересовался, где “ангельские” конфеты и велел проследить, чтобы они были съедены Рашабом. Что, разумеется, и было сделано. Как сказано в главе “Бо”: “В тот первый день [ накануне Песаха] устраните закваску из ваших домов и т. д.”2

Возникает вопрос, связанный с множеством тем, включая законодательную. Если конфеты были так дороги Рашабу, с детской непосредственностью полагавшему, что они получены от ангела Михаэля (да и объективно они были очень ценны: полученное от главы поколения, как минимум не менее ценно, чем полученное от ангела), то почему Ребе Цемах Цедек настоял на том, чтобы ребенок именно съел конфеты? Ведь, на первый взгляд, их можно было бы продать на время Песаха нееврею, вместе с прочим неликвидом! Как говорится, и овцы целы, и дитю радость. Тем более, что в святых книгах3 прямо говорится, что, да, существует хасидский обычай продавать на Песах нееврею “квасные” остатки попробованной ребе еды (“шираим”), обладающие, как свято верят хасиды, сверхъестественными духовными свойствами.

Судя по тому, что Цемах Цедек настоял на том, чтобы конфеты были именно съедены, можно предположить, с одной стороны, что и он придерживается мнения, согласно которому, продавать на Песах нееврею дозволено только то квасное, к которому нет личного отношения. Ну, скажем, человек продает десять упаковок вермишели: схватил по акции сколько смог унести, а съестся это все, дай Б-г, может к следующему Песаху, не этому. Да и то, только если ничем, кроме вермишели в непасхальные дни не питаться. Понятно, что в таком случае еврею абсолютно все равно, ту же самую вермишель он получит обратно, или ее двойника. И даже если сделка сорвется и той вермишели еврей больше не увидит, потеря будет чисто вермишельной, не эмоциональной. В таком (и подобных) случае в продаже нет никакой проблемы. Но продажа квасного, обладающего для еврея сентиментальной ценностью и которую он продает, только чтобы сохранить и вернуть себе именно это конкретное квасное, запрещена. Ибо это не подлинная и искренняя продажа, без чего вся схема сразу перестает работать и квасное, не дай Б-г, остается во владении еврея. А это было бы грубейшим нарушением строжайшего запрета Торы.

С другой стороны, можно предположить, что Цемах Цедек придерживается того же мнения, что и его дед, Альтер Ребе, который в своем Шулхан Арухе4 постановляет, что даже если продажа квасного нееврею носит чисто формальный характер, этого все еще достаточно, чтобы сделка являлась действительной, а проблема решенной. Но только не в случае, когда профанация очевидна и демонстративна. Подобное запрещено нашими мудрецами (теми самыми, которые ввели и регламентировали институт продажи квасного на Песах неевреям). И в случае с конфетами Рашаба мы имеем дело именно с подобным перебором. Хотя бы потому что съесть несколько конфеток, для трехлетнего ребенка – минутное дело. Уж слишком очевидно, что их не продают, а прячут. А так нельзя.

Первый вариант отметаем, как не согласующийся, на первый взгляд, с позицией Альтер Ребе, которой Цемах Цедек неуклонно следует во всех своих постановлениях. Второй – потому что по мнению Альтер Ребе (и большинства других законодателей), продажа квасного нееврею является абсолютно полноценной сделкой, в результате которой на время Песаха все проданное квасное переходит в безраздельное владение покупателя. На что бы не рассчитывал продавец в душе. Иными словами, даже если бы продавая конфеты, полученные сыном от Цемах Цедека, Маараш (и тем более, сам Рашаб) откровенно рассчитывая после Песаха получить их назад, но добросовестно заключил “ритуальную” сделку, то запрет Торы владеть в Песах квасным не был бы нарушен ни в коей мере. (Именно полагаясь на это, каждый год миллионы евреев продают свое квасное и таким образом избегают нарушения запрета, что бы ни говорили те, кто ничего не понимают и даже того, что ничего не понимают, не понимают.)

Если подумать, то в принципе, можно было найти и иное решение для проблемы “квасных” заветных конфет: не продавать их никому, а просто отказаться от прав владения ими, сделать их ничейными до наступления срока запрета на владение квасным (положив где-нибудь, где это ничейное никто не будет искать). А после Песаха приобрести это ничейное по праву первообнаружителя.

Да, тут есть проблема, заключающаяся в том, что наши мудрецы специально запретили так поступать с квасным, о существовании которого нам известно. Мы отказываемся (в рамках особого ритуала) только от принадлежащего нам квасного, о котором мы не знаем ничего, включая даже насколько реально его существование. И поэтому у нас нет просто иной возможности избавиться от него, кроме как отказавшись от владения.

Но есть решение: оставить квасное не в укромном (или любом принадлежащем ему), а в публичном месте, где его может забрать любой желающий. В таком случае нет оснований полагать, что оставляющий не отказывается от квасного от всего сердца (что естественным образом обесценивает “отказ”). И также нет опасения, что человек забудет о своем отказе от оставшегося где-то в его владениях и автоматически съест его. А это – те самые две причины, по которым мудрецы запретили, как было упомянуто выше, ограничиваться отказом от квасного.

Это рабочая схема: в святых книгах упоминается, что именно так поступали многие люди, великая праведность которых и строгость в следовании букве еврейского закона не вызывает сомнения, желавшие сохранить “шираим”, находившиеся в их распоряжении.

Но и к этому решению Цемах Цедек не мог прибегнуть, по очевидной и уже упоминавшейся в ином контексте причине: Альтере Ребе и многие другие законодатели находят такое решение неприемлемым в случае, когда, говоря языком Альтер Ребе, отказывающийся “намеревается завладеть тем, от чего отказался, после Песаха”. А Рашаб очень-очень хотел вернуть себе конфеты после Песаха и, разумеется, не намеревался лицемерить, утверждая, что это не так. Так что, где бы ни оставили конфеты, отказываясь от них, но намереваясь вернуть себе после Песаха, они, по мнению Альтер Ребе и Цемах Цедека, продолжили бы принадлежать владельцам. Короче, тоже нет. Тем более что для верности, мудрецы запретили евреям пользоваться после Песаха квасным, от которого они или даже другие евреи отказались до. Шах и мат.

Но давайте вернемся к истории. Там нигде не сказано, что конфеты содержали квасное. Вспомним, что мы говорим про глушь двухсотлетней давности. Скорее всего речь идет о самых простеньких леденцах из сахара с сахаром. А если и есть какая-то гомеопатическая доза квасного, так такая, что, по закону Торы и говорить не о чем. Да и в силу установления мудрецов тоже, если честно, немногим больше. Разве что из соображений повышенной богобоязненности (хасидизма), но мы же говорим о трехлетнем ребенке! А кроме того, вполне вероятно, что в таких случаях, как рассматриваемый нами, т. е. когда владелец не хочет никак пользоваться принадлежащим ему квасным, а только хранить его в неприкосновенности, может, отказ и последующее приобретение не запрещены и работают. Именно потому, что исходный владелец не хочет пользоваться этим конкретным квасным ни до, ни во время, ни после Песаха.

(На всякий случай, зафиксируем, что в любом случае за избавление от квасного и, в частности, его продажу или отказ от него и т. д. отвечал взрослый, отец Рашаба, Ребе Маараш. Дети в определенных обстоятельствах могут приобретать то или иное имущество, но не продавать. Поэтому, как легко заметить, в истории Ребе Цемах Цедек обсуждает судьбу конфет с Маарашем, а не с самим Рашабом. Это так – для полноты и ясности картины.)

Ну и наконец нельзя не задаться вопросом: а уместно ли в данном случае пытаться вывести из классической хасидской истории четкие и достаточно минималистские требования буквы закона? Допустимо, не допустимо... Можно положиться на мнение, нельзя положиться на мнение... Один из самых любимых евреями видов спорта – это соревноваться, кто строже соблюдает законы запрета квасного в Песах. Никто не ограничивается обязательным минимумом даже по самому строгому мнению. А мы и вовсе говорим про дом потомственных глав народа Израиля в поколениях его: понятно, что там все соблюдали идеально и безупречно согласно всем мнениями и со всеми уместными строгостями и предосторожностями.

Для того, чтобы все-таки разобраться, что к чему, следует вспомнить, что согласно существующим преданиям, хасиды Хабада, в распоряжении которых оказывались еда или питье, полученные от Ребе, которые они не могли оставить на Песах, они именно съедали и выпивали имеющееся, а не продавали, не “отказывались” от него и т. д. Т. е. поступали так, как Ребе Цемах Цедек велел Маарашу предписать поступить Рашабу.

Причина, на первый взгляд, очевидна: не пристало передавать полученное (и даже подобранное, ухваченное) от Ребе неевреям. Даже на время, но в полное и безраздельное владение. По очевидным и не требующим “озвучивания” причинам. И особенно с учетом того, что как минимум нет уверенности, что после того, как еда или питье побывали во владении нееврея, а затем были выкуплены у него евреем, они сохранили ту святость, которая определяет их ценность и заставляет носиться с ними, хранить их и т. д. И все указывает на то, что именно так и есть: приобретая квасное в полное, т. е. сущностное владение, человек начинает определять духовный источник существования того, что стало принадлежать ему. И если это источник жизненности, не совместимой со святостью, сообщаемой праведником… короче, духовное воздействие трех нечистых “оболочек” (клипот) “выдавливает” из объекта все, чем “зарядил” его праведник, и таким образом обесценивает. Разумеется, на взгляд хасида, это совершенно недопустимое разбазаривание святости. Несравненно лучше съесть (или выпить), пока святость на месте, чем позволить ей исчезнуть без всякой позитивной цели.

Теперь, что касается теоретической опции “отказа”. Как объясняет Рогачевский гаон, механизм отказа от владения чем-либо может быть объяснен двумя способами: 1) отказываясь, человек делает прежде принадлежавшее ему не принадлежащим никому; 2) отказываясь от владения принадлежащим ему, человек делает его потенциально принадлежащим всем., т. е. наделяет всех потенциальным правом стать его владельцем. Остается только реализовать его: кто первый – того и тапки.

Понятно, что, по второму мнению, результат “отказа” от владения приводит ровно к тому же, к чему и продажа нееврею: само то, что у всех есть права на объект, лишает его святости, которой наделил его праведник. При этом, во-первых, понятно, что конкретно в Песах никто из евреев не заинтересован в приобретении квасного или могущего содержать квасное, поэтому их в Песах среди даже потенциальных приобретателей нет. А во-вторых, продавая квасное на Песах, еврей может выбирать, кому именно продать, и выбрать для этой цели праведного нееврея, согласно постановлению Рамбама, имеющему удел в грядущем мире. А при отказе от прав владения выбирают только приобретатели. И шанс, что ими окажутся именно праведники народов мира, стремится к нулю. Если же положить, что “отказываясь” от объекта, человек делает его бесхозным, то это просто какой-то край непочтительности и пренебрежения по отношению к Ребе, за который ни одному хасиду, даже самому плохенькому, категорически не хотелось бы заглядывать.

В общем, как ни крути, единственный способ выйти из ситуации по-хасидски – съесть и выпить все, полученное у Ребе, не дожидаясь самого кануна Песаха. Как Ребе Цемах Цедек и попросил своего сына, будущего Ребе, передать своему внуку, будущему Ребе. Тот съел конфеты (со всей их духовной начинкой) и те обернулись его святой кровью и плотью, а не перешли во владение, в котором превратились бы в просто конфеты ни о чем.

Но остается вопрос: в конце концов, речь идет о трехлетнем ребенке, почему бы не продать столь дорогие ему конфеты (или отказаться от них), а после Песаха вернуть ему, просто не объясняя, что они утратили свою духовную ценность. В конце концов, ему же изначально сказали, что конфеты он получил от ангела, хотя получил он их не от ангела, а от дедушки. Да, этот дедушка несравненно круче любого ангела, но все равно не один из них.

Ответ заключается в том, что в этом-то и соль истории: когда с ребенком, даже совсем маленьким, но уже достаточно взросленьким, чтобы пойти в хейдер, говорят о том, что касается исполнения заповедей (именно исполнения заповедей, но в широком смысле слова), нельзя вводить его в заблуждение или делать для него какие-то послабления, в сравнении с тем, что заведено и принято в его семье, общине и т. д. Все по взрослым стандартам, за соответствие которым, правда, отвечают пока что взрослые.

Тут можно было бы спросить: а не касается ли это только детей, которых растят чтобы они стали ребе, а не ко всем без разбора. Хасидский ответ на этот вопрос: если бы это было так, то историю рассказывали б в узком семейном кругу Дома Ребе. Но Ребе рассказал и объяснил ее нам. Не зря!

Вот-вот должен прийти Машиах. В какой-то момент, говорится в святых книгах, после его прихода перестанут праздновать Песах. Большинство других заповедей тоже будут отменены. Но конкретно Песах и все что с ним связано – еще и потому, что последнее Избавление абсолютно затмит первое. И изменит саму духовную природу мироздания. Благодаря чему, как постановляет Рамбам5, “не будет ни голода, ни войны, ни зависти, ни соперничества, потому что благо будет в изобилии и все хорошее будет доступно, как песок. И весь мир будет желать только одного: познать Б-га. Поэтому все евреи будут великими мудрецами, и будут знать тайные и глубокие вещи, и постигнут замыслы своего Творца в той мере, в какой только может человеческий разум это постичь, как сказано: “Потому что наполнится земля знанием о Б-ге, как полно водою море”6 “. Вскорости, в наши дни. Амен.

(Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, "Ликутей сихот" т. 16, стр. 138-148.)