Удивительно, насколько глубоко проникала в сердце хасида поездка к ребе, какое значение приобретает в хасидском социуме институт этой поездки: к примеру, у хасида спрашивают не " кто твой ребе?" , а "к кому ты ездишь? цу вемен фортсту!"

Чтобы дать не испытавшему это на себе представление о поездке к ребе, приведем в сокращенном переводе воспоминания хасида Авраам-Довбера из Бобруйска. Из множества письменных и устных воспоминаний о первом посещении Ребе мы сознательно выбрали именно впечатления ребенка, как наиболее непосредственные.

"Когда мне было шесть лет, в 5592 (1832) году, прежде, чем отдать меня в хедер, взял меня отец в Любавичи на праздник Шавуот. После Песаха (примерно за 40 дней до поездки) я узнал, что в этом году отец берет меня в Любавичи. После Лаг-Баомер (за две с половиной недели) начались приготовления к этой поездке. В Лаг-Баомер устраивали большую трапезу в одной из главных синагог в городе Гомель и гаон ("гений", титул великого знатока Закона) рабби Айзик Гомельский, раввин города, произносил хасидскую проповедь. И поскольку невозможно было одновременно найти место для всех хасидов и обывателей, праздновали три-четыре, а то и пять-шесть дней.

Никогда не забуду эту поездку, память о ней высечена на моем сердце. На четырех телегах, каждая из которых запряжена парой коней, мы выехали из Гомеля. На каждой телеге пятнадцать человек: часть сидит в два ряда внутри, часть – на краях телеги, двое на ступеньке и двое с возницей на облучке – и все довольны и веселы. Телеги служили только местом отдыха на час-два, шли почти всю дорогу пешком в радости и неописуемом довольстве. На первой телеге ехал раввин города, реб Айзик, мой отец и другие хасиды, а я сидел с папой напротив реб Айзика.

Итак, в воскресенье спозаранку разбудила меня мама, поторапливая одеться и идти в дом раввина, откуда мы отправлялись в паломничество в Любавичи. С особой радостью надела на меня мама новые одежды, которые сама сшила мне, и велела надевать его только на святую Субботу и когда удостоюсь войти к Ребе.

Пришли на улицу, где жил раввин, и вот, несмотря на ранний час, улица полна людей, как рыночная площадь. И когда пришли к дому раввина, увидели, что двор уже полон: мужчины, женщины, дети переговариваются в волнении, другие пляшут. Четыре телеги стоят наготове. В дом раввина не войдешь, дом полон, нет места, а мама не может найти папу. Узнали, что всю ночь преподавал раввин хасидизм, а как рассвело стали на молитву. А недавно все, кто ночью учился пришли проводить учителя и раввина их в поездку. Несколько минут спустя раздалась музыка и люди повалили из дверей и окон, начали петь, пустились в пляс, лица их обращены к дому, а от голосов их трепещут все, кто во дворе. Через мгновение показался раввин, вышел из дома, остановился, благословил собравшихся, простился с ними, поднялся на телегу.

И тут видит мама, как папа садится на телегу позади раввина. Она начала кричать: " Ермиё, Ермиё, вот Авром-Берл, возьми его, не забудь Авром-Берку!" – но ее голос не был слышен в толпе.

Увидев, что папа меня забыл, я расплакался, а тут телега двинулась, а на ней раввин и папа. А все люди, стоявшие дворе, громко запели и пошли вслед за телегой.

Тут мама заметила реб Исраэля-Аарона, меламеда, и сказа ему, что папа забыл меня что она кричала ему, но не слышал. Взял меня Исраэль-Аарон на руки и пробился через толпу к телеге, на которой сидел папа.

Телега ехала потихоньку, толпа провожающих все росла – на каждой улице присоединялись к нам сотни людей.

Еще не успели оставить нас провожающие из Гомеля, как подошла группа людей из Белицы встречать процессию, проходящую через их местечко. В Белице раввин, папа и все остальные сошли с телеги и шли пешком. Но я боялся, что папа снова забудет меня здесь, и остался сидеть в телеге, дожидаясь их возвращения. Пять дней, с воскресенья недели главы Торы "Насо" до четверга, мы ехали из Гомеля в Любавичи. Проехали несколько местечек и города и деревни, поселения – и везде веселье и праздник. В поездке мы встретили еще телеги, едущие в Любавич - из Бобруйска, Щедрина, Смилян, Тульчина, Минска, Борисова, Жлобина, Шклова, Рогачева и еще группы, идущие пешком.

После того, как проехали Залишкино, было нас уже сорок телег и множество компаний, идущих пешком, а среди них замечательные певцы, выводящие напевы сладкими голосами, а им вторят с радостью сидящие на телегах. Идем через большой лес, меж высокими деревьями, песня слышна далеко, эхо доносится, словно другая компания певцов издали, за лесом, подпевает поющим здесь.

В четверг пришли в Любавичи. А в пятницу, примерно за час до захода солнца, уже была большая синагога полна людей, а на возвышении в центре синагоги стояли сыновья Ребе, несколько старейшин хасидов, а среди них раввин нашего местечка реб Айзик Гомельский.

Раздались голоса: "Ш-ш-ш! Ребе идет!" Все замолчали, глаза обратились к месту, откуда Ребе должен был войти. Я стоял на печи и реб Авраам-Меир придерживал меня рукой. И вот, я вижу: человек в белых одеждах, в меховой шапке идет к возвышению и садится на стул, приготовленный для него.

...Помню, как я вошел с отцом к Ребе. Долгие часы стоял отец в прихожей, ждал возможности войти к Ребе. А меня он посадил на подоконник. И когда пришло счастливое долгожданное время войти к Ребе, попросил отец мой стоящих вокруг, и перенесли они меня к нему из рук в руки над головами хасидов, наполнявших комнату. Отец мой вошел в комнату Ребе, а я за ним, держась за край его сюртука.

Ребе сидел в большой комнате, вдоль стен стояли шкафы, полные книг. Ребе сидел у большого стола, на котором лежали книги, записки (поданные хасидами), коробки для сбора пожертвований, и две горящие свечи. Он листал книгу, лежащую перед ним на столе, потом оторвал глаза от книги, вглядываясь в лицо отца и в мое лицо. Отец дрожал всем телом, я тоже перепугался и беззвучно плакал. Ребе протянул руку, взял листок из рук отца, который так был испуган, что стоял, не двигаясь, не зная, что делать.

Некоторое время Ребе читал листок, поданный отцом, и, читая, дважды или трижды взглянул на отца и на меня, потом заговорил с отцом. Отец перестал плакать, губы его двигались, повторяя слово в слово все, что говорил Ребе, шепотом, беззвучно. Ребе долго говорил с отцом, потом отец задал ему несколько вопросов, Ребе ответил, потом отец сказал:

– Это сын мой, – указал на меня, – с Б-жьей помощью, отдаю его в учебу в хедер. Прошу Ребе благословить его, – и приблизил меня к Ребе.

Мгновение смотрел на меня Ребе, закрыл глаза, снова раскрыл их и сказал:

– Будь старателен в учебе, не бездельничай, Б-г поможет тебе стать ученым и богобоязненным.

– Амен, – ответил отец громким голосом, а я повторил за ним".