Ребе ввел обычай по праздникам посещать различные нехабадские синагоги, чтобы делиться радостью и воодушевлением. Этот обычай получил название таалуха – "шествие". Шломо-Залман Левкивкер рассказал, как недавно он и несколько его товарищей в праздник Симхат-Тора "прошествовали" в синагоги Вильямсбурга, где живут по большей части сатмарские хасиды. Многие еще помнят жаркие баталии между сатмарскими и любавичскими хасидами в былые времена. Хабадник, отправлявшийся в Вильямсбург на таалуху, буквально подвергал свою жизнь опасности. Кровь сатмарского хасида закипала от одного упоминания Хабада.

Времена изменились. Хабадники пришли в синагогу хасидов Ланцута, которую когда-то возглавлял "Ланцутер рав" благословенной памяти, реб Алтер-Яаков-Ицхак Вагшал. Реб Алтер-Яаков вернул свою душу Создателю в 1967-м году, а теперь раввином был его внук. Хабадников приняли очень тепло, они пересказали одну из бесед Ребе, а затем вместе со всей общиной начали веселые праздничные танцы. Когда они уже собирались уходить, один из самых пожилых хасидов попросил их остаться. Он хотел рассказать им необыкновенную историю, и они, естественно, не упустили шанс послушать ее.

– Идеологические разногласия между сатмарским и любавичским хасидизмом стали очевидны после войны 1967-го года, – начал он свой рассказ. – Тем не менее, хабадники продолжали по праздникам приходить в Вильямсбург, и во многих несатмарских синагогах им позволяли выступать и пересказывать беседы Любавичского Ребе. Шло время, сатмарская идеология становилась все более популярной у вильямсбургских евреев и все меньше оставалось синагог, где позволяли хабадникам выступать, а во многие синагоги даже запрещали им заходить. Наконец, в 5737-м (1976-м) году, целая толпа организованно вышла на улицы, чтобы помешать хабадникам выступать.

И вот в нашу синагогу зашли двое хабадских юношей. Старостой синагоги был мой отец, а раввином – сын "Ланцутер рава" реб Йеошуа. Хабадники обратились к отцу за разрешением пересказать беседу Ребе, но он направил их к раву. Вся община с интересом наблюдала за происходящим. Я был тогда еще юношей, вертелся среди взрослых и тоже с нетерпением ждал, что ответит рав. К моему изумлению, он совершенно спокойно дал гостям разрешение выступать. Я прекрасно знал отношение нашей общины к Любавичскому Ребе и его хасидам, и ответ рава показался мне очень необычным.

В нашей общине выделялся один весьма ученый и уважаемый еврей, президент нашей синагоги, известный своим богатством и влиянием. Услышав, что хабадники получили разрешение рава пересказать слова Любавичского Ребе, весь подход которого был прямо-таки оскорбительным для сатмарских хасидов, этот президент пришел в ярость. Он повернулся к хабадникам и заявил: "Вам тут говорить не разрешается! Наш рав просто очень вежливый! Никто в этой синагоге не будет произносить слова Торы от имени Хабада! Убирайтесь отсюда!"

Воцарилась полная тишина. Редко приходилось видеть такую драму в синагоге.

Тихо, но твердо Ланцутер рав сказал:

– Я дал мое разрешение. Они могут пересказать учения Любавичского Ребе.

Президент ответил уважительно, но с не меньшей решительностью:

– С Любавичем большой конфликт.

Он имел в виду антихабадскую позицию Сатмарского ребе и идеологический альянс сатмарских и ланцутерских хасидов.

Ланцутер рав оставался непоколебим:

– Я здесь раввин, и мое решение остается тем же. Я обращаюсь к этим ребятам, которые пришли сюда из дома учения Любавичского Ребе, с просьбой пересказать хасидские комментарии от его имени.

– Если они будут говорить, я слагаю с себя полномочия и оставляю эту синагогу! – заявил президент. Но Ланцутер рав не поддался на шантаж:

– Я не требую ни от вас, ни от кого-либо другого уходить из этой синагоги. Поступайте, как вам заблагорассудится. Но эти ребята будут пересказывать слова хасидского учения от имени их Ребе.

Президент демонстративно хлопнул дверью, хабадники произнесли речь, а вся община в полном смятении не знала, что и думать. Под конец мой отец и еще несколько почтенных членов общины подошли к раву и попросили его объяснить, чем он руководствовался, давая разрешение хабадникам выступать в их синагоге.

– При всем уважении к этим молодым хабадникам, – сказал мой отец, – они пришли и ушли, а нас покинул столп нашей общины. Так ли уж важно было давать этим хабадникам разрешение выступать? Не слишком ли велика цена?

– Что касается нашего уважаемого товарища, – ответил рав, – я уверяю вас: он вернется. А чтобы объяснить, почему я настаивал, чтобы эти ребята выступили, я расскажу вам историю, и вы все поймете.

До Второй мировой войны в городе Ланцуте, в юго-восточной Польше, кипела еврейская жизнь. Община состояла из нескольких тысяч человек. В Рош-Ашана 5700-го (1939-го) года нацисты, да сотрутся их имена, заняли Ланцут.

Первыми, кого они хотели уничтожить, были раввины и главы общин. По милости Всевышнего моему отцу и матери удалось вместе с пятью детьми, в числе других еврейских беженцев, переправиться за реку Сан на территорию, контролировавшуюся советскими оккупационными властями.

23-го Сивана 5700-го (1940-го) года коммунистические власти объявили, что все беженцы должны принять советское гражданство, иначе их отправят в ссылку в Сибирь. Беженцы не знали, на что решиться. С одной стороны, приняв советское гражданство, они могли в будущем не получить разрешения вернуться домой, в Польшу, после войны. С другой стороны, кто же захочет по своей воле отправляться в Сибирь?! Там и до окончания войны-то можно не дожить.

Прошел слух, что неподалеку находится праведник Ицхак Гвирцман, известный как реб Ицикл из Пшеворска. Несколько человек, отец в их числе, отправились к нему за советом. Реб Ицикл ответил, что 23-е Сивана – замечательная дата в еврейском календаре, поскольку в этот день Мордехай сообщил евреям прекрасные новости: им позволялось защищаться от нападения приспешников Амана, так что жестокий указ обернулся благословением, и вражеские планы оказались расстроены. Вот и этот указ о ссылке – на самом деле благословение.

Никто не понял, что может быть хорошего в том, чтобы быть выброшенным из дома посреди ночи и отправиться в Сибирь, но праведник видит то, чего обычный человек не может увидеть. В конце концов, большинство евреев, которые отправились в ссылку, пережили войну и, оставаясь в статусе польских беженцев, после войны получили разрешение вернуться на родину. А те, кто принял советское гражданство, остались в Советском Союзе, причем большинство из них погибло на войне.

В месте, куда сослали нашу семью, коммунистические власти позволяли исполнять заповеди и изучать Тору, покуда это делалось в уединении своего дома. Но делать это в чужом доме или в составе группы людей строго запрещалось. Отец, не забывая свои обязанности раввина и увидев в городе, где их поселили, немало религиозных беженцев, начал приглашать их к себе домой, чтобы составить миньян для молитвы. Такое поведение было неприемлемо для властей, и его дважды арестовывали на короткое время в качестве предупреждения. Но отец в душе держал ответ только перед Всевышним и продолжал собирать миньян.

И тогда его арестовали в третий раз и обвинили в предательстве и контрреволюционной деятельности. Ему грозило длительное заключение, а то и смертный приговор.

Наступил день суда. Судье было около пятидесяти лет. Он обратился к моему отцу с обвинительной речью, говорил очень жестко и сурово и, хотя некоторые из присутствующих пытались сказать что-нибудь в защиту обвиняемого, судья никому не позволил рта открыть.

– Советский Союз принял тебя, проявил гостеприимство, спас от гибели, а ты открыто нарушаешь государственные законы! Это ли не предательство?! Это ли не мятеж?! – воскликнул он под конец. – Можно ли найти хоть какое-то оправдание таким действиям?

И он предоставил моему отцу последнее слово.

– Я религиозный еврей, – сказал отец. – Моя жизнь подчиняется еврейскому закону. Еврейский закон предписывает молиться за благополучие государства и его правительства. Более того, я лично обязан этой великой стране: она дала мне убежище от кровавых бесчинств, с которыми немцы уничтожают евреев. У меня с собой молитвенник, и почтенный судья может своими глазами убедиться, какие молитвы мы произносим каждый день. А согласно еврейской традиции молитва десяти человек гораздо более могущественна, чем просто молитва одного. И именно из чувства глубокой и искренней благодарности я прошу еще девять евреев присоединиться ко мне в молитве. Это проявление лояльности, а не предательства или мятежа. Мы молимся за процветание, успех и победу этой великой страны!

Судья задумался на мгновение, а затем стукнул молотком и объявил, что обвинение снято и дело закрывается. Семья была вне себя от радости, а остальные зрители остались в недоумении. Этот судья говорил с ним так сурово и вдруг помиловал его! Видимо, речь обвиняемого оказалась убедительной.

По правилам судебного этикета судья должен был выходить первым. Он встал, направился к выходу, и все встали в знак уважения.

Проходя мимо моего отца, он протянул к нему руку для рукопожатия, как бы говоря: "Товарищ, ты должен оправдать наше доверие". Отец ответил на рукопожатие, сказал "спасибо" и внезапно почувствовал, что судья оставил у него в руке клочок бумаги. Понимая, что надо соблюдать осторожность, отец опустил руку в карман, оставил там записку и вытащил платок, который якобы ему внезапно понадобился.

Придя домой и прочитав записку, он задрожал. Судья оставил свой адрес и приглашал его к себе. "Что он от меня хочет?" – в ужасе думал отец. Но моя мать попыталась его успокоить: "Алтер, не волнуйся. Если бы судья желал тебе зла, ты бы домой не вернулся. Иди, повидайся с ним".

Переубедить отца ей не удалось, но он знал, что ослушаться судью или, тем более, проигнорировать его просьбу будет глупо или даже опасно. Поэтому вечером он вышел на улицу и сделал вид, что прогуливается, а удостоверившись, что за ним нет слежки, постучал в дверь судьи. Тот тепло его поприветствовал и пригласил присаживаться.

– Вы думаете, что произнесли такую прекрасную речь в свою защиту, что именно благодаря ей я снял с вас все обвинения? – начал свой рассказ судья. – Слыхал я речи и получше. Опытные и искусные ораторы пытались произвести на меня впечатление, но это не помогло им избежать суровых наказаний и приговоров. А освободил я вас вот почему.

Более двадцати пяти лет назад меня призвали в царскую армию. Мой отец был хасидом Ребе Рашаба из Любавичей. Мы слышали, что Ребе своими благословениями помогал избежать призыва, и отец отправился в Любавичи, взяв меня с собой. Он пришел к Ребе на аудиенцию, оставив меня за дверью, и попросил благословить меня на освобождение от службы. "От службы в армии я освободить его не могу, – сказал Ребе, – но я могу обещать, что он останется жив. Приведи его ко мне". Когда я вошел, Ребе сказал мне: "Я вижу, ты умный и талантливый молодой человек. Ты поднимешься по служебной лестнице. Я обещаю тебе, что ты останешься жив, но ты должен обещать мне две вещи. Первое: где только возможно, носи талит катан. Так ты будешь помнить, что ты еврей. Второе: когда ты будешь обладать властью, не забудь помочь другому еврею".

Конечно же, я дал свое слово.

Прошли годы. В армии я поднялся по служебной лестнице, а по окончании службы, завоевав доверие старших по званию, получил назначение на работу в местном министерстве юстиции. В конце концов меня назначили судьей.

Когда ты появился в суде, у меня просто потемнело в глазах. Я знал, что, если осмелюсь тебя оправдать, нам обоим не поздоровится, и уже был готов вынести решение в соответствии с советскими законами, но вспомнил мою давнишнюю аудиенцию у Ребе, его лицо, его пронизывающие насквозь глаза, его слова: "Когда ты будешь обладать властью, не забудь помочь другому еврею". И я решил, что, будь что будет, я готов подвергнуть свою жизнь опасности ради того, чтобы спасти тебя. Всевышний помог, дал мне нужные слова, дал и тебе нужные слова, слава Б-гу, присутствующие не поняли, что происходит, поверили, что все как надо, ты был оправдан, и мы оба покинули зал суда живые и здоровые. Так я выполнил мое второе обещание. Первое обещание я тоже выполняю.

И он показал отцу, что носит под рубашкой талит катан.

Так вот. Любавичский Ребе спас моему отцу жизнь. Поэтому любавичские хасиды в моей синагоге всегда будут встречены с распростертыми объятиями.