Старенький шул освещался плохо, денег у бедноты в нем собиравшейся было недостаточно на покупку множества люстр и канделябров, чтобы жечь тысячи свечей, как это делали в большой синагоге, в которой собирались зажиточные горожане. Даже сегодня, в День Искупления, света в шуле едва хватало на то, чтобы молящиеся могли разбирать слова в праздничных махзорах.

Молитва уже должна была начаться, но рабби Леви Ицхак не торопился к амуду, то есть кафедре, у которой читает кантор. Вся община ждала, когда же он начнет Коль Нидрей, молитву, в которой евреи просят освободить их от всех невольных обетов, бездумно принесенных клятв и обещаний. Но вместо этого, он подошел к сидящему в уголке бедно одетому человеку. Тот тихо плакал, так тихо, что при общем гомоне его не услышал бы и сидящий рядом.

– Что с тобой? – спросил рабби Леви Ицхак, наклонясь к плачущему, – Ты не можешь простить Его?

– Не могу, – срывающимся голосом, уже не стесняясь своих слез, ответил сидящий.

– За что?

– Ребе, – поднял мутные глаза хасид, – год назад я был самым счастливым человеком, у меня было все. Был дом, была жена. Я зарабатывал так, что мне хватало на еду для семерых детей и оставалось на то, чтобы купить жене платок или бусы. Сначала болезнь забрала мою жену. Не успел я проплакать все слезы, как случился пожар и сгорел мой дом, детей я спас, но руку обжег так, что моим ремеслом уже нельзя прокормиться, как раньше, а уж тем более отстроить новый дом. Мои дети теперь живут в землянке…

В этот момент мальчишка, лет пяти, не понимающий горя отца, но видящий его слезы, вцепился сбоку в старенький кафтан отца.

– А теперь... Теперь я прихожу с синагогу в Йом-Кипур и у меня нет моего махзора, он сгорел при пожаре. Понимаете? Сгорел! Это был мой махзор, там все молитвы были знакомы, он был такой удобный. А здесь, – он ткнул пальцем в махзор, который взял с книжной полки в синагоге, – здесь все не так, все молитвы не на тех страницах.

Хасид разрыдался в голос. На лице рабби Леви Ицхака проявилась мука, он поднялся и пошел в сторону книжной полки. Несколько минут он что-то искал, наконец нашел, снял с полки и вернулся к погорельцу.

– Такой махзор? – спросил он тихо.

– Такой! – Глаза хасида просветлели, он перелистывал книгу, заглядывая чуть ли не на каждую страницу. – Такой как у меня был, точно такой же!

– Теперь ты Его простил? – Так же тихо произнес ребе.

– Простил, – растирая рукавом слезы, ответил погорелец еще тише.

И рабби Леви Ицхак проследовал к амуду читать молитву.