В 80-х годах в Израиле и во всем еврейском мире обострились дебаты по поводу вопроса "Ми йеуди" – "кто еврей", кого считать евреем. Одни выступали за то, чтобы еврейство определялось согласно алахе – еврейскому закону, другие хотели использовать какие-то произвольные критерии.

Сторонникам алахического определения удалось добиться немалых успехов, и поскольку в их кампании наиболее заметным было участие Любавичского Ребе и его последователей, противники этого определения начали настоящую войну против Хабада. Они издавали в Израиле англоязычный журнал, в каждом выпуске которого стали появляться статьи с безудержными нападками на любавичских "фанатиков". Хабадский журнал "Кфар-Хабад" публиковал ответные статьи на иврите.

В Нью-Йорке действовал целый комитет, целью которого было противостоять Ребе в вопросе "Ми йеуди". У нас в Чарльстоне жил некий богатый меценат и активист, который принимал участие в работе этого комитета. Он решил, что попытается "спустить пар" и сгладить разногласия. Он позвонил мне и сказал, что хочет остановить это сумасшествие.

– А я тут причем? – удивился я. – Что я могу сделать? В Хабаде есть только один лидер.

– Могу я написать Ребе письмо? – спросил он

– Естественно! – сказал я. Он написал Ребе письмо, но при этом копию своего письма отдал мне. Ребе ответил ему и, поскольку наш меценат дал копию своего письма мне, секретариат Ребе прислал мне копию ответа. Идея этого деятеля состояла в том, чтобы устроить "встречу в верхах" – чтобы наиболее уважаемый представитель или представители реформистского движения встретились с Ребе. Ребе ответил длинным письмом, где объяснял, почему это ни к чему не приведет и что можно сделать, чтобы прийти к положительным результатам.

Наш меценат, будучи богатым и влиятельным человеком, совершенно не привык к отказам, к тому, что кто-то осмелился ему противоречить. Он сел и написал Ребе совершенно хамское письмо, копию которого я получил на следующий день. Когда я увидел письмо, я чуть в обморок не упал. До сих пор я наслаждался этой перепиской, думал, что Ребе его убедит. А тут из-за меня – ведь я одобрил его попытку связаться с Ребе – все вылилось в такое хамство по отношению к самому Ребе!

Я знал, что в Нью-Йорк письмо еще не дошло, потому что для меня-то это была местная почта. Я позвонил отцу и заорал в трубку:

– Вылови это письмо! Не давай Ребе!

– О чем это ты? – удивился отец.

– Этот тип такое написал Ребе!.. Святые глаза Ребе не должны это видеть!

– Знаешь, Йоси, – тихо сказал отец, – по заведенному раз и навсегда порядку все, что приходит – идет к Ребе.

Когда я услышал это, решил, что мне конец. Я сел в угол и заплакал. Я не мог ни есть, ни спать. Из-за меня Ребе будет вот это читать?! Вся моя деятельность показалась мне бессмыслицей, ничего не стоящим балаганом.

Этим вечером мой отец звонил нам и говорил с моей женой на другую тему, но она рассказала ему, что происходит. Сам я даже не хотел подходить к телефону.

Два дня я не выходил никуда, не приходил на работу. Через два дня жена сказала, что мне звонит отец, чтобы передать послание от Ребе. Я взял трубку, и отец сообщил, что письмо пришло. Это мне было как нож в сердце.

– Что там было? – выдавил я из себя.

– Я был в кабинете Ребе, когда он открыл письмо, – сказал отец. – Он прочитал письмо и широко улыбнулся. Потом он посмотрел на меня и внезапно стал очень серьезным и суровым.

– Что с твоим сыном? – спросил он у меня.

– Сидит, плачет, бьет себя в грудь, читает псалмы и постится, – ответил я.

– Скажи ему, что это ерунда! Вообще не о чем думать!

Мой отец часами находился рядом с Ребе, чтобы все время быть на подхвате. Тут Ребе сказал ему, чтобы он немедленно позвонил мне. И вот он звонит мне и передает, что Ребе приказывает мне сейчас же прекратить! А отец должен возвращаться к Ребе.

Ну, если Ребе сказал, значит надо прекращать. Что я и сделал. Но на следующий день мы решили, что в любом случае мы рвем с этим меценатом всякие отношения. Каждый год он помогал нам с летним лагерем, давал большие пожертвования. Но теперь мы не хотели иметь с ним ничего общего.

Так я и сказал моему отцу. А на следующий день после нашего решения Ребе спросил его:

– Что происходит с этим деятелем в Чарльстоне?

– Мой сын и невестка обрывают с ним отношения из-за того, как он написал Ребе.

– Ни в коем случае! – сказал Ребе. – Они должны вовлекать его в деятельность Хабада, постараться дружить с ним и не упоминать весь этот вопрос ни прямо, ни намеком! Вообще не затрагивать вопрос "Ми йеуди".

Это было за несколько лет до того, как Ребе выступил по этому поводу и объявил, что вопрос "Ми йеуди" касается каждого, но тогда он сказал, что посланники не должны вмешиваться.

В общем, я позвонил этому меценату, он радостно меня поприветствовал, сказал, что уже ждет-не дождется, когда мы будем организовывать летний лагерь, что он хочет пожертвовать еще больше. Ни я, ни он ни словом не обмолвились о его переписке с Ребе.

Его сын занимал высокое положение в компании. Он приехал в Нью-Йорк, встретился с равом Кринским, отстоял в очереди за долларами, которые раздавал Ребе, встретился с моим отцом. Короче, он вместе с женой – завсегдатаи нашей синагоги, их дети религиозны, и даже сам главный герой этой истории незадолго до своей смерти начал приходить к нам в синагогу. Я не знаю, известна ли эта история его внукам и правнукам, но где бы они были, если бы Ребе тогда не запретил мне обрывать отношения с их дедом?!