Когда в 1972-м году я открыл дом Хабада в университете Беркли, это было очень буйное местечко. Мне пришлось иметь дело с молодыми людьми, которые сбежали из дома и оборвали связь с родителями. В среднем два или три раза в неделю мне звонили матери, жаловавшиеся, что их сын или дочь оказались в каком-то ашраме – индуистской общине, где новых приверженцев ожидало просветление через всяческие медитации, – и не помогу ли я с ними связаться.

У меня столько времени уходило на поездки по всей округе, что я стал брать с собой в машину талит и тфилин на случай, если застряну где-нибудь на ночь.

Однажды в пятницу я сидел в Хабад-хаузе, когда мне позвонил некий мистер Фридман. Рыдая, он в промежутках между всхлипываниями поведал мне, что его дочь собирается на Гавайи в компании с молодым человеком, "заново рожденным" христианином. Она влюбилась в него, его новая религия привлекает ее, они вместе проводят несколько дней в местечке Эмигрант Гэп, а в воскресенье летят на Гавайи.

"Умоляю Вас, – сказал он, – поговорите с ней, пока она не уехала". Итак, до субботы остается несколько часов, но, пока он говорит, я припоминаю указатель на Эмигрант Гэп на трассе 80 за Сакраменто. "Не так и далеко", – прикидываю я и говорю ему: "Сделаю все возможное". Выключаю телефон и сообщаю жене, что отправляюсь в Эмигрант Гэп рядом с Сакраменто примерно в двух часах от нас и вернусь как раз к субботе.

– Ладно, – говорит жена. – Только не забывай, что в эту субботу у нас в доме большое событие, будет много людей, так что ты должен быть кровь из носу.

– Естественно, – отвечаю я.

Дело было задолго до мобильников, пейджеров, спутниковой системы навигации. Я просто сел в машину и поехал. Когда Сакраменто остался позади, мне подумалось: "Ну, теперь уже скоро", но я все ехал и ехал, а заветный указатель никак не хотел показываться. Наконец я остановился, чтобы спросить, где же это. Оказалось, что до цели еще семьдесят пять миль.

По какой-то причине я не мог заставить себя повернуть назад. Что-то толкало меня вперед. Найдя телефонную будку, я позвонил жене: "Дело – швах, – сказал я ей. – Прости пожалуйста, но до субботы мне не вернуться".

Мне показалось, что прошла вечность, пока я, наконец, доехал до дорожного знака, на котором было написано: "Эмигрант Гэп. Население: тринадцать человек". До субботы оставалось около получаса.

На выезде с автомагистрали я увидел заправку, почту и продуктовый магазин – все в одном маленьком домике. Я спросил, знают ли записанный у меня адрес. "Да, конечно, – ответил владелец заправки, – это в двадцати минутах отсюда".

Купив банку сардин и еще какие-то кошерные продукты, я нашел нужный адрес, вытащил свои продукты из машины и постучал в дверь за несколько минут до начала субботы. Мне открыл молодой чернокожий джентльмен.

– Я ищу Дину Фридман, – сказал я.

– Она тут, – объявил он. – Заходите.

Он был очень мил и гостеприимен, но молодая женщина, находившаяся в комнате, пронзила меня кинжальным взглядом и демонстративно вышла за дверь. Это была Дина. Она сразу поняла, что меня отправил к ней ее отец.

– Я надеюсь, что вас не очень затруднит, если я останусь тут на ночь, – сказал я, вознося в душе молитву, чтобы меня не вышвырнули.

– Без проблем, – ответил он и расстелил для меня спальный мешок на полу в соседней комнате. После этого мы начали беседовать.

Из нашего разговора я понял, что этот парень стал заядлым приверженцем своей христианской секты недавно, и я снова и снова повторял:

– Ты знаешь, что твоя подруга Дина – еврейка. Ее, возможно, это и не заботит, но ты вовлекаешь ее в свою религию. Может быть, было бы честнее, если, прежде, чем связаться с твоей религией, она узнает о своей религии?

Его эта идея не оттолкнула.

– Возможно, ты и прав, – согласился он. – Может быть, после того, как мы поженимся, она сможет поехать куда-нибудь на пару месяцев изучать иудаизм. У тебя есть идеи, куда?

Я рассказал ему о семинарии "Бейс-Хана" в Миннесоте, директором которой был раввин Манис Фридман. В "Бейс-Хана" учились женщины, возвращавшиеся к своим еврейским корням. Мой собеседник был обеими руками "за".

Дина при мне ни слова не промолвила. Всю ночь я болтал с ее женихом, утром помолился, съел сардины, и мы продолжили наши дебаты. Не очень традиционная суббота, мягко говоря.

Жених Дины явно горел энтузиазмом по поводу своей религии и с удовольствием говорил со мной, надеясь меня заинтересовать. А я между делом все пытался повернуть разговор на тему того, что должна делать Дина. Но в любом случае это зависело от нее, а она и слышать ни о чем не хотела.

Суббота закончилась, и я должен был признать полное поражение. Я сложил свой талит, сел в машину – это была двухместная малолитражка английской фирмы MG – и завел мотор, когда внезапно из дома вышла Дина с рюкзаком. Она прошествовала прямо к моей машине, открыла пассажирскую дверь, закинула свой рюкзак назад и уселась. Я не знал, что заставило ее поменять свое мнение так резко, но воздержался от вопросов и просто нажал на газ.

Прошло минут двадцать, прежде чем она заговорила:

– Ты так и не понял, почему я с тобой поехала? – спросила она.

– Нет, конечно. Ну и почему?

И тут Дина расплакалась.

– Всю жизнь, – сказала она, – отец мне рассказывал, что когда я была ребенком, он взял меня к Любавичскому Ребе.

Ее мать умерла. Отец беспокоился, как она вырастет без матери. Больше всего его волновало, что будет с ее еврейским самосознанием. Из своего дома в Манхэттене они приехали на аудиенцию к Ребе, и мистер Фридман попросил благословение на то, чтобы вырастить ее еврейкой. Ребе дал благословение и добавил: "Если у тебя возникнут трудности с еврейством дочки, обратись в Хабад, мы тебе поможем".

– Всю жизнь я слышала эту историю от отца, – сказала Дина, поворачиваясь ко мне, – и тут ты появился. Он тебе об этом говорил?

– Нет, – ответил я. – Он вообще не упоминал Ребе.

– Как это на него похоже! Отец мало чего рассказывает. Но я тебе говорю: ты исполняешь обещание, которое Ребе дал моему отцу.

Я привез ее в Беркли, мы достали ей билет на самолет и я отвез ее в аэропорт. Она отправилась в "Бейс-Хана" и со временем стала соблюдать заповеди. Я слышал, она сейчас живет в Иерусалиме.

Когда я позвонил в секретариат Ребе и сообщил, что исполнил обещание, которое Ребе когда-то дал мистеру Фридману, Ребе сказал просто: "Спасибо! Спасибо за эти чудесные новости!"