Один из самых тяжелых моментов, связанных с потерей кого-то из близких, – ощущение, что мы остались наедине со своим горем и никто не может разделить с нами боль утраты.

Это ощущение усиливается из-за того, что окружающий мир продолжает жить своей жизнью, словно не обращая внимания, что в нашей вселенной возникла зияющая пустота, порожденная смертью близкого человека. Чувство глубочайшего одиночества может облегчить только осознание солидарности с другими людьми – понимание, что наша утрата, будучи безусловно личной, является общей для всех.

В октябре 1967 года, через несколько месяцев после Шестидневной войны, в семье Ариэля Шарона, прославленного израильского генерала и будущего премьер-министра, случилось страшное несчастье. Гур, одиннадцатилетний сын Шарона, играл на улице с приятелем. Мальчики, дурачась, наводили друг на друга старый автомат, хранившийся в доме генерала. В какой-то момент приятель прицелился Гуру в голову и нажал курок.

Услышав выстрел, Шарон выскочил из дома и увидел Гура, лежащего без сознания в луже крови. Генерал понимал, что рана смертельна, однако, все еще надеясь, взял мальчика на руки, остановил проезжающую машину и отвез его в ближайшую больницу. Через некоторое время Гур скончался на руках отца.

В первую неделю траура (шива) Шарона посетил раввин-хабадник. В комнате толпилось множество генералов и политиков. Убитый горем Шарон отвел раввина в сторону и спросил: «Вы ведь верующий, да? Объясните, как это могло случиться?» Единственное, что мог посоветовать раввин: написать Любавичскому Ребе и попросить его ответить на этот вопрос. «Зачем мне ему писать? Он же меня не знает», – произнес Шарон. «Ребе чувствует боль каждого еврея», – ответил раввин.

Уехав от Шарона, раввин связался с Ребе и передал ему вопросы, терзавшие Шарона. Рабби Шнеерсон сразу же написал Шарону письмо, где содержались такие слова:

Я был глубоко опечален, когда прочел в газете о трагической гибели Вашего замечательного юного сына, да покоится он в мире. <…>
На первый взгляд может показаться, что мы далеки не только географически, так как даже не знакомы и не слышали друг о друге до Шестидневной войны, когда Вы стали знаменитым и прославились как военачальник и защитник нашей Святой земли и ее жителей. Однако в соответствии с основополагающим, глубоко укоренившимся древним принципом, согласно которому все евреи – родственники, ваша слава лишь проявила то, что существовало и прежде, – взаимосвязанность всех евреев, живущих как в Святой земле, так и в диаспоре. Именно это побудило меня написать эти слова Вам и Вашей семье. <…>
Даже когда речь идет о такой страшной трагедии, как Ваша, одним из способов утешения – и это даже нечто большее – является идея, выраженная в традиционном тексте, который произносит скорбящий, – тексте, освященном многими поколениями Торы и еврейской традиции: «Да утешит вас Всевышний вместе с другими скорбящими о Сионе и Иерусалиме».
На первый взгляд непонятно, какое отношение имеют скорбящие о Сионе к человеку, оплакивающему кончину кого-то из близких. Однако, если вдуматься, становится ясно, что внутренний смысл этой фразы несет величайшее утешение. Скорбь о Сионе и Иерусалиме является общей для всех сыновей и дочерей Израиля, где бы они ни находились. Разумеется, те, кто живет в Иерусалиме и своими глазами видит Стену Плача и руины Храма, ощущают это сильнее, чем те, кто находится далеко; однако даже на большом расстоянии они чувствуют величайшую боль и скорбь в связи с разрушением. Точно так же горе каждого еврея или еврейской семьи разделяет весь народ. Это само по себе служит источником утешения. Ибо, как говорили мудрецы1, народ Израиля является единым целым2.

Ребе напомнил Шарону главную истину: мы не одни. Еврейский народ – единое целое. Наши личные радости являются радостями всего народа, наши утраты – всеобщей утратой.