Я родился и вырос в Базеле, в Швейцарии, но в 1947-м году, когда мне было пятнадцать, моя семья переехала в Нидерланды, где мой отец стал главным раввином Гааги и открыл йешиву для венгерских беженцев. Спустя пять лет я приехал в Нью-Йорк и поступил в любавичскую йешиву в Краун-Хайтсе.

Любавичкую йешиву я выбрал по настоянию моего дяди, Хаима-Мордехая-Айзика Ходакова, который был тогда секретарем Любавичского Ребе. Но еще больше на мое решение повлияло проявление еврейской гордости, которое я видел в любавичских хасидах. В Европе многие соблюдающие евреи пытались не выделяться, за что их нельзя упрекать, учитывая уровень существовавшего тогда антисемитизма. Голову они покрывали, но не ермолками, благодаря которым они бы слишком выделялись из общей массы, а кепками или шляпами, что делало их похожими на любого другого европейца с покрытой головой. Но любавичские хасиды открыто носили ермолки и даже ходили по улицам с цицит наружу. Это произвело на меня большое впечатление.

В 1952-м году, уже учась в любавичской йешиве, я получил свою первую аудиенцию у Ребе. И лучше всего я помню урок, который он преподал мне о том, как ценить дар жизни. "Не следует воспринимать свою жизнь как нечто само собой разумеющееся, – сказал Ребе. – Каждое утро, вставая, благодари Всевышнего за все, что тебе дано".

Он отметил, что многие люди, ложась спать ночью, ожидают, что, встав утром, найдут свои тапочки рядом с кроватью, где их оставили накануне. Но одеваясь, они жалуются, что погода слишком холодная или слишком жаркая. Другими словами, они критикуют Всевышнего, ибо кто же еще определяет погоду?! А ведь вместо этого им следовало бы быть благодарными, что они живы, что их имущество еще принадлежит им, что новый день начинается, и у них есть возможность совершить множество добрых дел. Этот урок я никогда не забуду.

На этой же аудиенции Ребе посоветовал мне посвятить себя еврейскому образованию. Я планировал после йешивы поступить в университет и выучиться на инженера по электротехнике, но Ребе сказал, что приближение евреев к еврейству приносит гораздо большее внутреннее удовлетворение, потому что, как он выразился, "каждый еврей – бриллиант".

Я последовал его совету и в 1957-м году был назначен посланником в Торонто, где и живу до сих пор. Уже хорошо устроившись и утвердившись на новом месте, я получил приглашение от раввина Мотеля Заяка, посланника Ребе в Буффало, выступить с речью перед студентами университета. Как выяснилось, аудитория должна была состоять в основном из неевреев. Планировалось, что представители других религий также будут там выступать. В общем, моим первым побуждением было отказаться. Я не хотел отрывать время от моих прочих обязанностей как посланника Ребе, но тем не менее, позвонил в секретариат Ребе и спросил, что мне делать.

Ответ был таков: положительно влиять на неевреев – доброе дело, особенно в том, что касатется заповеди о благотворительности. Ребе добавил, что имеет смысл рассказать историю о знаменитом польском раввине XVII-го века по имени Йом-Тов Липман Геллер (чьим потомком я являюсь, хотя тогда я этого не знал).

Так я и сделал. Приехал на это собрание и рассказал историю, которая случилась в Кракове при жизни рабби Йом-Това, известного как Тосфос Йом-Тов по названию его самой главной книги. В истории говорится о городском скряге по кличке Йоселе-скупец. Все евреи Кракова ненавидели его, потому что он всегда грубо отказывал в любых просьбах о материальной помощи. Ненавидели так, что когда он умер, его похоронили на краю кладбища в месте, оставленном для самых негодных людей. Как полагали, ничего лучшего он не заслужил. Однако, через пару недель после похорон в городе начались волнения. Мясник и пекарь, которые до сих пор всегда раздавали нищим бесплатные порции еды, внезапно перестали это делать. В то же время таинственным образом кончилась наличность в благотворительных фондах, которые обеспечивали беспроцентные займы на свадьбы и непредвиденные медицинские расходы. Народ в смятении обратился к рабби Йом-Тову, надеясь, что тот объяснит, в чем дело. Проведя расследование, раввин обнаружил, что за всей благотворительной деятельностью в городе стоял не кто иной, как Йоселе-скупец. Он платил мяснику и пекарю за еду, которую они раздавали нищим, он следил за тем, чтобы в благотворительных фондах всегда было достаточно денег. Он просто не хотел, чтобы об этом знали. Бескорыстность и смирение этого человека так тронули рабби Йом-Това, что он объявил свою волю: когда он умрет, он хочет быть похороненным на краю кладбища рядом с Йоселе.

Когда я закончил историю, которую аудитория приняла очень хорошо, ко мне подошел молодой священник и попросил повторить ее. Вначале я попытался отделаться шуткой: "Это лучшее, на что я способен, в следующий раз мой английский лучше не станет". Однако он настаивал, и я согласился, чтобы он пришел ко мне в гостиницу, где я заново рассказал ему эту историю.

Пока я рассказывал, он выглядел очень возбужденным. Он шагал взад-вперед по номеру, а когда я закончил, он попросил рассказать историю в третий раз. Подозревая, что он не совсем психически здоров, я потребовал объяснить, что это за навязчивая идея у него связана с этой историей.

– Я думаю, этот Йоселе – мой предок, – сказал он.

– Как такое может быть? – спросил я. – Он был еврей, а вы – священник.

Он объяснил, что во время войны его мать бежала из Польши, а когда она выходила замуж за его отца, армейского офицера, то должна была дать обещание, что будеть держать свое происхождение в тайне. Но перед смертью она во всем призналась своему сыну, сказала, что она еврейка и поделилась очень похожей историей о своих предках.

– Это значит, что вы еврей, – заявил я. – А будучи евреем, вы обязаны следовать законам Торы и соблюдать все заповеди. Он ничего не сказал и вышел. Я думал, больше я о нем не услышу. Но я ошибся.

Спустя годы, во время визита в Святую землю, около Стены Плача ко мне обратился бородатый человек.

– Шолом алейхем, рав Шохет! – сказал он.

– Мы разве знакомы? – спросил я.

– Вы знаете меня прежнего, – ответил он. – Я тот парень, что говорил с вами в Буффало. После нашего разговора я много думал и решил вернуться к своим корням. И вот теперь я здесь, брацлавский хасид.

И когда я это услышал, я понял, почему Ребе посоветовал мне произнести речь и рассказать эту историю. Это не было случайностью. Я должен был говорить перед той нееврейской аудиторией, потому что там находился один еврей, которого нужно было спасти.

Поэтому всем хабадским посланникам я хочу сказать: не жалуйтесь, что Ребе послал вас в то или иное место в мире, где жизнь нелегка. Не надо думать "нечего мне тут делать" или "не хочу я это делать". Помните, в чем смысл всего этого: вы спасаете одного человека – и вы спасаете весь мир.

Перевод Якова Ханина