Даже камни плясали

Затем наступил праздник Суккот1. Сукку мы построили сами и за свой счет, пристроив к нашей комнате подобие сеней - чтобы не пускать в дом холод, как мы объяснили хозяйке. Она попросила сделать там еще и крышу, однако мы сказали ей: сейчас на это нет денег, но к зиме, когда наступят холода, они, возможно, появятся, тогда доделаем крышу.

Еще через неделю был праздник Симхат-Тора. В этот день евреи танцуют со свитками Торы, но у нас их не было2… «Трудармеец» из Литвы , который приходил к нам на дневные праздничные трапезы, теперь стал сторожем и по ночам должен был дежурить в поле, охраняя урожай от воров, так что вечером мы с мужем остались вдвоем. Он помолился, потом начал читать Акафот3… Я, увы, человек недостаточно красноречивый, чтобы передать всю гамму переживаний, которую выражало его лицо.

Муж произносил: «Ата орейта»4 - на тот же напев, что в Днепропетровске, в синагоге, где собирались сотни евреев, и у нас дома во второй вечер праздника, когда приходили только близкие, несколько десятков человек. И в синагоге, и дома в те дни были не просто танцы - казалось, камни начинали танцевать от царившего там веселья!

Похожего состояния мужу, несмотря ни на что, удалось добиться и сейчас. Он произносил все положенные отрывки, после каждой акафы пел и танцевал (естественно, в одиночестве), напевая нигун, который в Днепропетровске называли «раввинским». Между кроватью и столом было немного свободного места - там он и делал круги, произнося: «Чистый и справедливый, спаси нас!.. Добрый и творящий добро, ответь нам в день, когда мы взываем к Тебе!» То была самая настоящая, чистейшая радость, слышимая в каждом слове, произносимом из глубины его сердца: «Знающий все помыслы, спаси нас!.. Великолепный в милосердии Своем, ответь нам в день, когда мы взываем к Тебе!» Я с трудом могла все это выдержать. Сидя в углу на деревянной табуретке, я наблюдала за мужем на протяжении его танцев во время всех семи акафот, восхищаясь его величием, силой и любовью к Торе… На следующее утро он так же жизнеутверждающе произносил: «Веселитесь и радуйтесь весельем Торы!».

Праздники со слезами на глазах

Как уже упоминалось, в тот год5, в отличие от предыдущих, в нашем поселке оказалось довольно много эвакуированных евреев, практически полноценная община. В месяце Тишрей, как известно, у большинства евреев - даже живущих в Советском Союзе, даже тех, кто в остальные дни года не столь ревностно соблюдает заповеди Торы, - религиозность усиливается. К мужу начали приходить люди, и наш дом превратился в центр еврейской жизни Чиили. Каждый шел со своими вопросами и просьбами - евреи из Бессарабии, Польши и множества других мест. В большинстве своем это были женщины, особенно из Бессарабии, откуда людей забирали в ссылку целыми семьями, но по дороге обстоятельства разлучали жен с мужьями… Они приходили с одними и теми же вопросами - о местонахождении своих мужей. У всех на сердце было очень тяжело и горько…

Лишь небольшая часть евреев попала сюда из Москвы и других крупных городов. Они были довольны тем, что оказались вдалеке от опасностей войны, к тому же, им удалось привезти с собой достаточно много вещей, часть из которых обменивалась на еду. Но даже они с трудом переносили тесноту жилищ и не слишком благоприятный климат. Некоторые из тех, что помоложе, пытались заниматься разнообразными гешефтами, но на них тут же начинали поглядывать косо, жизнь их становилась очень беспокойной…

Несмотря на все тяготы, на праздничные молитвы собралось немало людей. Увы, среди них не было благочестивых евреев, которые могли бы быть шалиах цибур6, бааль крия7 или бааль ткия8. Это были люди не слишком грамотные, а многие - не очень-то и религиозные. Свиток Торы у нас тогда уже был, а шофар я в свое время привезла из Днепропетровска. Моему мужу пришлось самому и читать Тору, и трубить, и вести молитву - отдавая этому служению себя целиком, в полном соответствии с написанным: «Все кости мои скажут…»9. Такой молитвы у него не было уже пять лет: в миньяне, в окружении множества людей, где каждый - в возвышенной чистоте и святости, со слезами на глазах… Это было непередаваемо!

Чтобы добраться от дома, где собирался миньян, до нашей квартиры, нужно было идти достаточно далеко, к тому же дорога сначала шла под гору, а потом в гору. На исходе Йом-Кипура, когда муж, отмолившись весь день и успев еще и произнести молитву-освящение новой луны, наконец вернулся домой, я с трудом его узнала - так исказилось его лицо. Но он был счастлив, что ему удалось провести Дни Трепета в точном соответствии - насколько это было возможно в тех условиях - с требованиями еврейского закона.

В первый день Суккот, к сожалению, уже нельзя было молиться в том доме, где прошел Йом-Кипур, однако в следующие дни праздника удалось найти новое место для молитв. А радость Симхат-Тора я просто не могу передать словами. Песни, танцы и праздничное застолье были такими, что многие потом говорили нам: даже в прошлые годы, когда мы были дома, у нас не было такого веселого праздника! При виде моего мужа, пляшущего со свитком Торы в руках, люди забывали о своих бедах - таково было его влияние на окружающих.

Несколько человек из числа молящихся устроили кидуш у себя дома, пригласив гостей. Такого размаха празднования не было ни в одном из окрестных городов - только в Чиили, где находился мой муж. Многие говорили, что никогда не забудут, как он вел себя в эти праздничные дни. И в самом деле, видя его во время молитв и праздничных застолий, можно было подумать, что этому человеку не довелось пережить страдания и лишения! Увы, физически он был уже в плохом состоянии, хотя дух его еще был крепок.

Плохая погода - виноваты евреи!

Закончились праздники, которые немного отвлекли от подавленного настроения и унылой будничности и дали возможность ощутить себя на более высоком духовном уровне. Началась повседневная жизнь, в которой не было интересных событий, заслуживающих упоминания.

В конце осени ударили сильные морозы, со снегом. По словам местных жителей, таких холодов не было уже лет тридцать. При этом они нередко добавляли, что плохую погоду принесли с собой жиды…

Поскольку обычно необходимости в отоплении жилищ не возникало, печей для обогрева в домах не устраивали. Стены делались из глины (на казахском - «саман»). Лето в таких домах переносится без особых проблем, а вот зимой в них холодно и сыро. По утрам, когда нужно было надевать ботинки или более привычные местным жителям валенки, они постоянно оказывались мокрыми. Пока обувь не высыхала и ноги не согревались, ходить было не очень-то приятно. Стены от постоянной сырости покрывались плесенью.

Я нашла еврейского печника, взявшегося устроить в нашей комнате небольшую печурку, на которой можно было бы варить и жарить и сейм-тайм10, как тут говорят, обогревать с ее помощью жилище. Но у мастера не было кирпича, а достать его было негде. Пришлось мне самой заняться этим. С помощью всевозможных ухищрений удалось раздобыть (именно раздобыть – купить не было никакой возможности) более сотни кирпичей, из которых, слава Б-гу, мастер в конце концов сложил печку в нашей комнате. Здесь я остановлюсь, поскольку вся эта история не заслуживает того, чтобы о ней рассказывали с такими подробностями.

Возникли новые проблемы. Во-первых, с топливом. Раздобыть его было нелегко, но с этим мы кое-как управились. Во-вторых, дымоход у нас был общий с хозяйкой дома. Когда затапливались обе печки, их дымы «встречались» в трубе и в результате весь дым шел в нашу комнату, находиться в которой становилось практически невозможно. После этого вся комната становилась черной от сажи.

Нам посоветовали не топить печь в одно время с хозяйкой. Обычно это помогало, но иногда на нее находили приступы ненависти к евреям, и она специально растапливала печь так, чтобы весь дым шел к нам в комнату. Впрочем, даже без этого у нас бывало полно дыма - особенно когда дул сильный ветер…

Перевод с идиша Цви-Ѓирша Блиндера