Рош-хойдеш тамуз 1948 [5708] года

Я верю, что смогу вспомнить еще многое из того, что заслуживает упоминания в этих записках…

Четыре километра под палящим солнцем

Пасхальная неделя внесла некоторые перемены в нашу жизнь, но затем все вернулось к обычному распорядку.

Среди людей, живших по соседству, большинство составляли казахи. Было также некоторое количество христиан - в основном русских, переселенных сюда из Сибири. С ними можно было хотя бы разговаривать - русским языком, в отличие от казахского, мы владели. Евреев же, кроме нас, троих ссыльных, больше не было.

Раз в десять дней ссыльные должны были являться в местное управление НКВД для регистрации. Часть этой процедуры состояла в необходимости подписать какую-то бумагу. В будние дни это была еще половина несчастья; проблемы начинались тогда, когда на регистрацию нужно было приходить в Субботу. Помимо прочего, необходимо было приносить с собой справку, удостоверяющую личность ссыльного (паспорт у него отбирали сразу после осуждения). Это за мужа делала1 одна нееврейка, тоже ссыльная. С обязанностью расписываться, однако, оставалась большая проблема.

Среди тех, кто приходил на регистрацию, был еще один еврей, соблюдающий Субботу. В Шабос он расписывался левой рукой2, так что буквы получались неправильной формы. Чтобы ему разрешали расписаться левой рукой, он перевязывал правую платком и говорил, что она у него сильно болит. Как-то раз сотрудник НКВД сказал ему, что кое-что заметил: каждый раз, когда день регистрации выпадает на Субботу, у него "болит рука"!.. Далее последовало предупреждение: ссыльный не должен забывать, кто он и где находится, и не должен пытаться устанавливать тут свои законы. А если он и дальше будет так себя вести, его сошлют куда-нибудь в отдаленный аул, где живут полудикие казахи. Естественно, подобную угрозу нельзя было не воспринимать всерьез.

Место, куда надо было являться на регистрацию, находилось в четырех километрах от нашего дома. Идти туда приходилось посреди дня - по выжженной земле и под палящим солнцем. Нередко муж возвращался оттуда еле живой и, дойдя до комнаты, сразу ложился отдохнуть… Первого мая и на октябрьские праздники нужно было являться на регистрацию ежедневно в течение трех дней и каждый раз быть предельно осторожным в своих ответах на вопросы, которые задавали в НКВД.

Свиньи дороже детей

Из всего нашего окружения наиболее тесно мы общались, естественно, с хозяйкой дома (хотя она нередко задерживалась на работе допоздна) и ее детьми - маленькими по возрасту, но большими хулиганами, которые доставляли матери немало хлопот и переживаний.

На закате солнца мы обычно садились на свежем воздухе рядом с домом. Люди в это время дня нам на глаза не попадались, только козы со свиньями бегали вокруг, нарушая наш покой. Муж читал какую-нибудь книгу из тех, что я ему привезла, или же о чем-то размышлял, судя по выражению его лица. И в том, и в другом случае он терпеть не мог присутствия рядом свиней, и когда они особо докучали ему, отгонял их палкой. Хозяйка сильно злилась на него за такое обращение с животными, столь ценными для нее. Она как-то призналась мне, что для нее свиньи дороже, чем дети: свиньи приносят доход, а от детей какая польза?.. Так что на мужа моего она сильно злилась, говоря: "Батюшка, как видно, свиней не любит, что-то он их палкой бьет!" Услышав это, мы поняли: придется быть поосторожнее с ее свиньями, так как ее чрезмерная к ним любовь может нам навредить.

"А если скажете: что же будем есть?.."

Время шло - оно ведь никогда не стоит на месте… Еда, которую я привезла с собой, стала заканчиваться. Остро встал вопрос, что же мы будем есть дальше. Сейчас я, слава Б-гу, совершенно сыта, но до сих пор прекрасно помню то чувство голода, которое было нашим постоянным спутником там, в Чиили. Мы не говорили об этом, просто все время возвращались взглядом к полкам нашего "буфета", которые с каждым днем становились все более пустыми. Хуже всего было с хлебом. Весь май того года его у нас не было ни кусочка! А наша хозяйка работала у кого-то из начальства: им выдавали хлеба больше, чем они могли съесть, и остатки они отдавали хозяйке. Приходя домой, она сзывала всех своих домашних питомцев - это были козы, свиньи и две собаки - и скармливала им хлеб! И сейчас мне все еще вспоминается та радость, которую я почувствовала оттого, что смогла себя сдержать и не стала просить ее поделиться куском хлеба с нами… Я старалась только, чтобы муж не сталкивался с хозяйкой в те дни, когда она приносила целый мешок хлеба для скота. Ему-то, часто думала я, дрожа от голода, еще тяжелее, чем мне. Для него этот голод был продолжением страданий, которые тянулись уже целый год… Я видела многих богатых в прошлом людей, которые в подобной ситуации пали так низко, что стали жить подаянием, выпрашивая у людей кусок хлеба, да убережет нас Б-г от такого!

Иногда весь наш обед состоял из старых сухарей. Мы разламывали их на несколько частей и замачивали в воде - только так их можно было есть. В голове крутилась мысль: а что будет завтра?.. Когда же у нас был хлеб, мы обычно начинали с того, что срезали с него корку и клали ее в специальный мешочек, чтобы она не упала куда-нибудь в грязь (эту-то корку, которая превращалась в сухари, мы и съедали, когда не было другого хлеба). Скатерть на столе мы всегда расстилали так, чтобы ни одна крошка не упала. Крошками мы потом "закусывали", и это создавало ощущение сытости.

За хлебом приходилось выстаивать многочасовые очереди, при этом каждый раз можно было получить не более килограмма на человека, чего хватало дня на три. Чтобы получить свой килограмм, а иногда и меньшее количество хлеба, очередь желательно было занимать как можно раньше, так как тем, кто приходил позже, иногда вообще ничего не доставалось.

Среди тех, кто стоял в очереди за хлебом, кроме казахов, было много высланных корейцев, русских и представителей других национальностей. Каждый прилагал все силы, чтобы получить свой хлеб. Часто доходило до драк. Чтобы установить хоть какой-то порядок, каждые десять человек выбирали себе старшего. Понятно, что те, кто стоял в первых десятках, чувствовали себя гораздо спокойнее: у них было больше уверенности в том, что они придут домой не с пустыми руками.

Обычно мы стояли в очереди вместе, так как один человек не мог получить хлеб за двоих. Чтобы муж выглядел как можно проще и не бросался людям в глаза, привлекая к себе излишнее внимание, я еще в Днепропетровске сшила ему костюм, который должен был сделать его похожим на пролетария, и купила столь же обыденного вида кепку. Впрочем, по лицу его все равно было видно, что он совсем не пролетарий и заслуживает другого отношения. И действительно, не раз случалось, что его звали присоединиться к десяткам, стоявшим ближе к началу очереди. Когда это замечали антисемиты из стоявших там же (в большинстве своем русские по национальности), они подходили к нему и кричали: "Эй, старик, куда ты прешься?!" Когда я слышала такое, мне казалось, я не смогу этого вынести, но, увы, сделать что-либо было нельзя. Для нас возможность получить этот килограмм хлеба была важнее всего.

С ходатайством в Кзыл-Орду

Время шло, и мне уже нужно было начинать думать о возвращении домой, в Днепропетровск. На то был целый ряд причин. Во-первых, чтобы сохранить за собой квартиру, нужно было повлиять на представителей городских властей, а для этого следовало восстановить те связи, которые были у меня до отъезда. Далее, следовало позаботиться об отправке мужу посылок с продуктами, для чего также приходилось прибегать к всевозможным ухищрениям, ведь даже в нашем городе раздобыть еду было не так просто. А попросить кого-то заняться этим я не могла: человек, отправлявший посылку с продуктами такому "преступнику", каким считался мой муж, подвергал свою жизнь опасности. Впрочем, некоторых людей это не останавливало, и они помогали нам, проявляя наивысшую степень доброты, милосердия и самопожертвования. Да воздаст им Всевышний за это добром!

Словом, дома меня ждало множество дел, требовавших приложения всех моих сил. Но была еще одна причина, по которой я решила уехать: без меня мужу надо было заботиться о пропитании только лишь одного едока. Это соображение может показаться тривиальным, но для меня оно стало едва ли не главным аргументом в пользу поездки домой.

В то время в Чиили началась летняя жара. Я переживала, что если мне придется сейчас оставить мужа одного, ему будет очень тяжело пережить такую погоду. Подумав, я поехала в областной центр, Кзыл-Орду, чтобы походатайствовать в местном управлении НКВД о разрешении для мужа перебраться на время в город. В Кзыл-Орде условия жизни были лучше, чем в Чиили, к тому же там имелась небольшая община бухарских евреев. У них даже был свой раввин и свой шойхет - два брата, которые днем чистили обувь на улицах, сидя, как водится, на низеньких скамеечках. Когда рабочий день заканчивался, они занимались вопросами жизни общины.

В Кзыл-Орде я повстречала одного еврея, который когда-то жил в Екатеринославе. Его сослали в Казахстан как "буржуя", а когда срок ссылки закончился, ему повезло найти здесь приличную работу. Обустроившись, он привез в Кзыл-Орду и семью. В свое время мы были с ним довольно близко знакомы, и он предложил свою помощь, насколько хватало его возможностей. К сожалению, есть у них в доме я не могла из-за кашрута, и наш знакомый отвел меня к еще одному бывшему ссыльному - шойхету из Гомеля. Отбыв здесь срок, он не смог вернуться в свой город и тоже осел в Кзыл-Орде. Так что ела я у шойхета, а ночевала в доме бывшего екатеринославца.

В Кзыл-Орде я провела десять дней в поисках какой-нибудь возможности для осуществления моего плана перевода мужа в город. Я подала прошение, составленное видным местным юристом, которого мне порекомендовали знакомые. В прошении сделан был упор на то, что состояние здоровья мужа крайне тяжелое и ему может понадобиться лечение, которое можно получить только в крупном городе. После долгого ожидания и трех походов в управление НКВД, с сотрудниками которого я каждый раз обменивалась ничего не значащими фразами, я наконец получила официальный ответ. Мне было сказано, что всю требуемую медицинскую помощь муж может получить в Чиили, и ни в каком ином месте он находиться не должен… Позже мне по секрету рассказали, что на папке с его делом было приписано: "Не допускать проживания среди евреев!"

С болью в сердце пришлось мне смириться с тем, что изменений в положении мужа не будет. Не имея другого выбора, я купила какие-то необходимые вещи, которые невозможно было достать в Чиили, и отправилась в обратный путь. Как обычно бывает в тяжелых ситуациях, когда пытаешься изменить что-то к лучшему, но ничего не выходит, состояние у меня было подавленное. Но, повторюсь, пришлось смириться…

Уезжая в Днепропетровск, я договорилась с одним из ссыльных, евреем, что он пока поживет в нашей комнате, чтобы мужу не пришлось оставаться в полном одиночестве.

Перевод с идиша Цви-Ѓирша Блиндера