Недавно за субботним столом зашла речь о мессианских пророчествах. Одно из них гласило, что благоприятным годом для прихода Мошиаха мог стать 1970 год. Мы мысленно вернулись назад, в то время: он не пришел. Что же произошло в том году?

"Это было начало движения баалей тшува, людей, возвратившихся к иудаизму", - сказала я вспоминая свое прибытие в Кроун Хайтс в 1974 году.

Мой гость вдруг ощетинился: "Что значит "движение"? Я не был частью никакого движения. Я сделал это сам".

Он немного успокоился, когда я назвала это явлением. Но его ответ заставил меня вспомнить бесконечные споры в колледже (Великие люди формируют историю или наоборот? Какую музыку писал бы Моцарт, если бы он жил в XIX веке?) и широкий спектр всяких движений, наиболее типичных для того времени: левацко-пацифистское движение и контркультуру.

Эти два потока, частично совпадавшие во времени и по своим участникам, в большой степени формировали жизнь всех, кто вырос в шестидесятые и семидесятые. "Смута" тех лет была подобна неслыханному извержению вулкана, пепел которого распространился по всей земле и оказал влияние на климат на много лет вперед.

Многие в еврейском мире считают годы контркультуры временем необузданного гедонизма, отсутствия дисциплины и безрассудной деструктивности, которые непосредственно привели к разрушению семейной жизни и морали в Америке. Но участникам движения идеалы, которые искали своего выражения в поведении, направленном против истеблишмента, были реальными. Это был поиск духовности и жизненности в противовес тому, что воспринималось как материализм и расчетливость американской жизни. Это было стремление к справедливости между людьми и народами. Типичным для многих направлений мысли было представление, что, изменив себя и ближайшее окружение, можно преобразовать общество и тем самым начать новую эру морального совершенства.

Основываясь на этих наблюдениях, один психолог пришел к выводу, что люди контркультуры были участниками воссоздания великой саги личного и национального освобождения, для которой иудаизм является основным образцом. Контркультура как движение освобождения в западной истории, хоть и кратковременное, вобрало в себя элементы всех таких движений освобождения, для которых иудаизм является основной моделью.

Не удивительно, что многие из тех, кто участвовал в марше на Вашингтон в 1968 или собрался в Вудстоке в 1969, к 1979 сидели в йешивах и изучали Тору. Поколение Боба Дилана могло отвергнуть своих учителей из еврейских школ в молодости, но оно видело себя духовными наследниками Баал Шем Това, Леви Йицхока из Бердичева.

Я была участником либерального образовательного эксперимента в конце 60-х (помимо образования в колледже в обычном смысле). В них участвовали около двухсот студентов старших и младших курсов, оставивших другие учебные заведения по той или иной причине. Нас разделили на две группы: изучавших гуманитарные и социальные науки. Вскоре стало ясно, что одна группа в первую очередь интересовалась левыми политическими теориями, а вторая - саморазвитием в духовности и в искусстве. Мы называли друг друга соответственно "революционерами" и "созерцателями пупков".

Некоторые из гуманитариев стали последователями Гурджиева, российского эклектического мистика начала прошлого века, ученики которого продолжали его дело в Америке. Мы жили в общине, делавшей упор на тяжелый труд и самопознание. Мы отвергли название "хиппи" и, возглавляемые пожилым выходцем из Голландии, воздерживались от наркотиков и прочих вольностей. Нам казалось странным и непонятным, что местное сельское население, тем не менее, продолжало считать нас хиппи.

Оглядываясь назад, легко понять, что хотя мы и считали себя отличными от других современных течений, мы были органической частью нашего времени и контркультуры. Нужно ли говорить о том, что многие из нас были евреями? Характерным для таких движений всегда было непропорционально большое количество евреев, как среди лидеров, так и среди рядовых. Евреи были "источником энергии" и в радикальных политических движениях, и в духовных группах. Эти люди утратили сознательную связь со своим наследием, но источник их страсти к справедливости как форме личного и общественного освобождения легко можно обнаружить в культуре, где еще два поколения назад выполняли заповеди и верили в приход Мошиаха.

Потребовалось одно поколение натасканых на революционных идеях, чтобы показать путь возвращения к традиции. Те, кто указывали пальцем логики на непоследовательность правительства и общества, были готовы указывать пальцем и на традиционный иудаизм с его расточительными празднованиями Бар- и Бат-мицвы, которые не вызывали никаких возражений у их родителей.

Стремление к абсолютизму пронизывало контркультуру: если у правительства есть недостатки, оно плохое, если традиция не может быть полностью оправдана, от нее надо отказаться полностью. Мораль среднего класса подвергалась нападкам, потому что казалось, что в ее основе нет полноты абсолютных ценностей. Если это было просто традицией, и если традиции были относительны, то их следовало отбросить, как прошлогоднюю моду. Причины, которыми обосновывали вступление в брак (особенно для евреев), создание семьи и т.д. никогда не были достаточно хороши лишь потому, что они не были достаточно хороши. Никто не говорил нам, что мы должны вступать в брак потому, что так велел Б-г.

Или, может быть, кто-то говорил нам, но ни говоривший, ни слушавший не верили в это по-настоящему. Тут сказало свое слово наше светское образование. Атеизм или неосведомленный агностицизм были единственными открытыми приемлемыми теологическими позициями. Но многие из нас, достигших совершеннолетия в то время, когда всем говорили, что надо подвергать сомнению авторитеты, пришли к тому, что подвергали сомнению все, и со временем подвергли сомнению голос, говоривший, что нет абсолютного авторитета.

Потом пришла духовность Востока, давшая не моральные абсолюты, а что-то вроде абсолютной альтернативной реальности, которая казалась наилучшим способом понять и оправдать существование. Мы думали, что это именно то, чего не хватает в западной, американской жизни. Старшее поколение было шокировано и испугано. Они тогда не могли увидеть, что сама контркультура была извержением тех самых сил, которые позже приведут их защитников к поискам подлинного опыта иудаизма. Дорога в ашрам или к наркотикам при определенных условиях стала дорогой возвращения к идишкайт. В этом и заключался парадокс нашего поколения.

Но имеется радикальное расхождение между контркультурой и иудаизмом. Вышеупомянутый психолог писал, что чисто случайно многие евреи натолкнулись на суть иудаизма и начали воспринимать свою религию как воплощение многих, если не всех, идеалов контркультуры 60-х. Однако ясно, что иудаизм гораздо больше, чем воплощение мечты контркультуры. И не бывает ничего случайного. Мы должны признать возможность того, что сама контркультура была результатом более масштабного явления.

Трудно представить себе движение баалей тшува, скажем, в пятидесятые годы. Когда Любавический Ребе в конце пятидесятых сказал хасидам, что надо начинать подготовку к работе с молодыми людьми, которые вскоре придут к ним в поисках истины, многие из них посмотрели друг на друга в недоумении. Какая молодежь? Какие поиски истины? Вспомните то время. Братства, вечеринки на пляжах, спутник. Послевоенное процветание, телевидение и жизнь в пригородах была внове. В Белом доме сидел Дуайт Эйзенхауэр, и "Отец знал лучше всех".

Предвидение Ребе в этом случае показательно для событий, происходящих на уровне и в масштабе, превосходящих опыт любого человека. С этой точки зрения баалей тшува семидесятых и восьмидесятых действительно были частью движения. Но при этом каждый из них прошел свой собственный уникальный путь борьбы в своей жизни.

Один из наиболее красноречивых рассказов о духовной одиссее баалей тшува нашего времени - "Противоядие против тоски существования" Мирьям Гроссман. Она описывает появившуюся еще в детстве потребность понять другую, или высшую реальность, на которую только намекает наш материальный мир. Скудное еврейство, с которым она сталкивалась, конечно не мог дать ей этого понимания. Д-р Гроссман не описывает все свои искания в компании единомышленников. Скорее это образ одинокого странника, отправляющегося в путь с фонарем, путеводителем и, может быть, временным проводником, но не с командой коллег-исследователей. И, тем не менее, ее опыт - схема жизни многих других, отличающаяся деталями, но не темой.

Как вы стали соблюдающим заповеди? Сколько раз каждому из баалей тшува задавали этот вопрос? Как пишет Гроссман, наши ответы, как правило, поверхностны, они могут дать немного биографической информации, но ничего не говорят о внутреннем процессе, охватывающем многие этапы жизни человека.

И, наконец, какой бы захватывающей ни была вся история, какой бы поучительной она ни была для тех, кто собирается использовать ее как отправной пункт в аналогичном странствии, как ни удивительно, но во всех таких историях что-то отсутствует. Как вы попали оттуда сюда? Трудно сказать. Мы пошли туда-то и туда-то, встретили тех-то и тех-то. Может быть, друга. Или друга друга. Или раввина. Или сошли не на той станции. Это настолько не важно! Иногда даже гуру мог сказать человеку, что он должен вернуться домой, к иудаизму. Потрясающие совпадения в сочетании с взращенной в семидесятые открытостью ко всему духовному вернули многих их нас туда, где мы никогда не думали оказаться: йешивы, еврейские общины, хасидские фарбренген, Стена плача.

Но странствия могут быть объяснены очень подробно только до места прибытия. Даже Мирьям Гроссман, добравшись до настоящего объяснения происшедшего, описывает несколько визитов в Краун Хайтс, во время которых она стала чувствовать себя все более комфортно с идеями любавических хасидов и с самими хасидами. Но переход от понимания прелести субботы, даже от признания Б-га к включению в свою жизнь ежедневного выполнения системы заповедей, которые не всегда удобны, не всегда комфортны и не всегда понятны, требуют квантового перехода, который не легко объяснить. Как на картинке, где два человеческих профиля образуют форму бокала, используемой в психологии восприятия: вы можете видеть либо одно, либо другое, но не можете видеть и то и другое одновременно. Или вы воспринимаете две головы, обращенные друг к другу, или вы воспринимаете бокал для вина. Либо иудаизм состоит из древних предрассудков, либо он является воплощением мудрости Б-га на все времена. Когда одно восприятие уступает место другому? Как вы попали оттуда сюда?

В конце концов, д-р Гроссман восклицает: "Мне не нужен был гуру! Мне была нужна моя бабушка!" Что могли рассказать нам наши бабушки? Поверили бы мы им? Наверное, они всегда были с нами, направляя и подталкивая нас в нужном направлении. Мы – сумма не только нашего собственного существования, но генетических и культурных токов многих поколений. Перефразируя рабби Арье Каплана, можно сказать, что за каждым человеком, ставшим бааль тшува, тянется цепь событий, уходящая назад через эры. У каждого человека есть 16 пра-пра-прародителей и 32 пра-пра-пра-прародителя. Если вернуться на десять поколений, то у каждого из нас есть 1024 предка. Наверное, без них нельзя было бы попасть оттуда сюда. Это еврейская душа, с небольшой помощью заявляющая о себе - пробивающаяся сквозь годы интеллектуального мусора и духовного отчуждения, сквозь пласты "Я люблю Люси" и "Битлз", сквозь все барахло, наваленное сверху.

Это напоминает об аналогии, которую каждый из нас слышал много раз. Каждый еврей подобен букве, высеченной на скрижалях, а не букве на пергаменте, которую можно стереть. Может быть, настоящая история (и именно поэтому ее нельзя рассказать легко) заключается всего лишь в том, что кто-то сдул немного пыли и раскрыл то, что там уже было. В действительности это единственная история баалей тшува, имеющая полный смысл, и единственный способ объяснить в великом странствии, называемое движением баалей тшува, как человек попал оттуда сюда. Это движение? Мошиах пришел тогда? Почти? И мы это почти почувствовали? Все, что я знаю, это то, что нам была нужна наша бабушка, и мы как-то нашли ее.

Перевод А. Кагановского