Однажды Иехезкель Фейгин, секретарь и приближенный предыдущего Любавичского Ребе, известный как Хаче, вел фарбренген. Было это в советской России, понятное дело, в подполье. В буквальном смысле, то есть в подвале без окон. Двух учеников поставили на стреме наверху, на улице.

Фарбренген для того и фрбренген, чтобы никого не жалеть. Реб Хаче иронизировал над собой, "наводил самокритику", да и ученикам досталось. Искренности хотел реб Хаче от себя и других, готовности к самопожертвованию, ответственности. Ученики понурились, некоторые заплакали. Плакали мальчишки, прячущиеся на чердаках, проводящие годы в бегах и укрытиях, многие давно оторванные от семей или похоронившие своих близких. У каждого кто-то сидел, всем предстояло присесть, в лучшем случае. Но плакали они не о том, а меряли себя под старших, хотели серьезных отношений со Всевышним, а не флирта с еврейством.

Внезапно вбежал один из оставленных на шухере: подозрительные люди в неприметной, с одного склада, одежде и с такими знакомыми рыбьими глазами показались в конце улицы.

Все вскочили со своих мест, замахали руками, у каждого было свое предложение: прятаться или бежать, или каждому взять в руки томик Ленина и притвориться партсобранием.

Потом вошел второй парнишка с улицы и успокоил: люди ушли и приходили вообще не за хасидами.

Реб Хаче обвел подростков глазами и спросил:

– Интересно, почему вы плакали, когда я говорил о наших недостатках, но так оживились, когда показалась опасность?

– А разве нам помогло бы плакать, дожидаясь чекистов? Надо было что-то делать.

– Аааа, – протянул реб Хаче, – точно! Если мы плачем, значит делать с проблемой ничего не собираемся.