Сказано в главе "Кдошим" (Ваикра, 19:16): "Не стой при крови ближнего твоего". И Раши так поясняет эти слова Писания: "Не смотри, как он гибнет, в то время как ты можешь спасти его".

На первый взгляд, Раши объясняет значение (в рамках формулируемого запрета) слов "кровь ближнего": угроза гибели (которую в наших силах попытаться предотвратить). Но непонятно, зачем Раши объяснять очевидные вещи? Во многих местах в Писании слово "кровь" является синонимом слова "душа", "источник жизненности". Толкование напрашивается само собой. А Раши, как известно, не поясняет то, что и так понятно.

Но если им комментируется не "кровь ближнего", значит объясняется слово "стоять" ("не стой"): его, в данном контексте, следует понимать не в буквальном смысле (определенное положение тела), но как указание на уклонение от оказания помощи человеку, которому угрожает гибель. Поэтому Раши подчеркивает: "Не смотри, как он гибнет". Это ключевой момент тут – бездействие: человек стоит и смотрит на происходящее, ничего не предпринимая.

Но все еще непонятно: к чему Раши добавлять: "В то время как ты можешь спасти его"? Неужели кто-то может допустить, что запрет распространяется и на ситуации, когда "ты не можешь спасти его"? Кто-то считает, что Тора предписывает совершение бесполезных и бессмысленных действий? Т.е., конечно, в наше нелегкое время довольно многие так считают, но мог ли Раши заподозрить в чем-то подобном своих юных читателей? Несомненно, не мог. Зачем же тогда сделал вышеупомянутую приписку?

И вот еще что странно. Источник слов Раши в интересующем нас комментарии в трактате Сангедрин (73а) и мидрашах (Сифра). Но там сказано: "Не смотри, как он гибнет – ты обязан спасти его". Тут все понятно и логично: запрет бездействовать, видя что ближнему угрожает гибель, подразумевает обязанность оказать ему помощь. Зачем же Раши меняет "обязан" на "можешь": и от первоисточника отступил и дополнительные вопросы (на которые у нас пока нет ответа) вызвал!

В продолжение этому Раши пишет: "Например, если человек тонет в реке, и на него напали звери или разбойники". Спрашивается: вроде бы, каждый может себе представить ту или иную ситуацию смертельной опасности. Зачем же Раши, в комментариях которого нет ни одного лишнего слова, находит нужным привести конкретные примеры? И почему именно эти примеры?

Да, и тут Раши продолжает цитировать трактат Санѓедрин. Но комментарий Раши к Пятикнижию и к Талмуду – два совершенно разных произведения. Раши сплошь и рядом (и парой абзацев выше был дан наглядный пример этого) вносит изменения в цитируемые тексты, обрывает их там, где находит нужным, добавляет что-то, меняет местами и т.д. Короче говоря, обращается с первоисточниками весьма произвольно, делая с ними все, что находит нужным для того, чтобы выразить свою мысль. Поэтому вопрос к Раши остается: зачем ему приводить примеры, которые приводятся в Талмуде?

К тому же Раши и тут изменяет слова первоисточника. Во-первых, в Талмуде упоминаются три отдельные ситуации: "Если человек тонет в реке, либо на него напали дикие звери, либо на него напали разбойники". А у Раши есть две сложносочиненные ситуации: когда на тонущего человека нападают разбойники и когда на тонущего нападают звери. (Отдельно непонятно, зачем так усложнять? Неужели помощь следует оказывать только тому, кто подвергается двойной опасности? Но при этом "ты можешь его спасти"! Очевидно же, что что-то тут не то.) Во-вторых, "зверь волокущий", упоминаемый в Талмуде (и тем более "дикие звери" из параллельных мидрашей), у Раши становится просто "зверьми". Хотя, как правило, смертельную опасность представляют нападения именно диких (способных уволочь человека!) животных, а не домашних. Почему же Раши и тут отступает от первоисточника? И, кстати, почему у Раши звери упоминаются поперед разбойников (как в Талмуде), а не наоборот (как в мидрашах)?

Судя по всему, дело в том, что Раши не задается целью истолковать слова "стоять при крови ближнего твоего". Ибо эти слова не нуждаются в истолковании – они вполне прозрачны и понятны и без него. В пояснении же нуждаются некоторые общие моменты.

Ну, например, если мы говорим об обязанности оказывать помощь ближним, которым угрожает беда, почему она сформулирована в виде запрета ("не стой"), а не предписания ("встань!", скажем)?

Даже если сказать, что Писание хотело подчеркнуть важность заповеди, "отяготив" ее запретом, так есть масса заповедей, относительно которых в тексте есть и предписания и запреты (и даже не по несколько!). Почему же здесь все ограничивается одним единственным запретом?

Похоже, Писание не ставит своей целью сообщить нам, что нужно помогать ближнему (это естественным и неотвратимым образом вытекает уже из заповеди "любить ближнего как самого себя"). Тут же дело в другом – в том, что в ситуации смертельной опасности для ближнего, возникает некая дополнительная обязанность, которой в иных случаях нет. И поэтому она нуждается в отдельном упоминании.

"Не стой при крови ближнего твоего!" Так и слышится: ты думал, что можешь остаться стоять при крови ближнего своего, ан нет! Не стой!

Почему же мне могло прийти в голову, что я могу стоять при крови ближнего своего, которого, напоминаю, я обязан любить, как самого себя? С чего бы?

Ответ напрашивается сам собой: потому что попытка спасти ближнего чревата опасностью для меня самого! А я обязан любить ближнего как самого себя, но не больше чем самого себя. А значит ставить под угрозу свою жизнь ради спасения его, на первый взгляд, в рамки моих обязанностей не входит. Не входило, пока Тора не запретила мне "стоять при крови ближнего моего".

Теперь вопрос ставится следующим образом: если моему ближнему угрожает смертельная опасность, то мне запрещено не пытаться оказать ему помощь. Окей, но где проходит та черта, за которую, даже ради такого святого дела, я не обязан переступать?

Раши отвечает на этот вопрос так: "Если ты можешь его спасти". Т.е. если есть хорошие шансы спасти ближнего от гибели, это оправдывает риск собственной жизнью. Более того, обязывает на такой риск идти.

Иными словами, решающим фактором является является уровень вероятности спасения ближнего, а не уцелеть самому. Если шансы невелики, то смертельный же риск для (потенциального) спасителя это не оправдывает. А значит ни к чему его не обязывает. Наоборот, обязывает его воздержаться от безнадежных попыток спасения. Если же шансы на спасение достаточно велики, то опасность спасающему отступает на второй план.

И поскольку речь идет о столь неоднозначном и сложном выборе, Раши (вслед за Талмудом и мидрашами) находит нужным привести конкретные примеры ситуаций, в которых запрещено "стоять при крови ближнего". Когда спасающему угрожает реальная опасность, но при этом шансы на спасение спасаемого вполне приличные.

Как известно (см., например, Мишпатим, 21:26), Раши исходит из того, что Тора рассматривает стандартные и обыденные ситуации. И сам Раши поступает подобным же образом. Т.е. рассматривает в своих комментариях стандартные и обыденные ситуации. Какая самая обыденная ситуация опасности, от которой один человек с высокой степенью вероятности может спасти другого от смерти?

Пожар? Вспомним последние крупные пожары. Сколько погибших среди тех, кто отправился на спасение тех, кого должны были спасать пожарные? Причина – неподготовленный человек в огне горит со страшной силой. Очень высокая вероятность погибнуть. Значит, не наш вариант.

Разбойники? Звери (дикие)? Чем может один одиночка помочь другому против подобных опасностей? Отряд (караван) очень даже может. А одиночка – только в плохом кино.

Что остается? Ну, разумеется, спасение утопающих! Которое совсем не дело самих утопающих. Потому что человек почему-то оказался в воде. Какое-то время в ней барахтался. Растратил силы. А наблюдающий с берега свеж и полон сил. А если он еще и умеет плавать (а поскольку еврейский закон обязывает отца обучить сына плаванию, то по умолчанию должен уметь), то у него есть все шансы спасти тонущего, не слишком сильно рискуя при этом. Проблема со спасением утопающих в том, что это настолько безопасно для спасающего, что его обязанность спасти тонущего слишком очевидна. Поэтому Раши "утяжеляет" ее присутствием зверья или разбойников. Становится интереснее.

А именно: тонущий тонет, это делает его легкой добычей, и к нему начинают подбираться четвероногие и двуногие падальщики. Конечно, они (падальщики) – не настоящие хищники или разбойники. Поэтому степень опасности которую они представляют для здорового, не очень утомленного человека невелика. Но все-таки имеет место. Так что призадумаешься, прежде, чем вмешиваться. И если бы не запрет "стоять при крови ближнего", может и не полез бы. Но запрет есть, и нужно лезть.

На все эти обстоятельства намекает Раши. Говоря о "звере". Не "диком", не "волочащем" (способным уволочь), а просто о "звере" – не слишком, но все-таки опасном. И только после "зверя" – о разбойниках. Т.е. это такие разбойники, которые менее страшны, чем не очень дикие звери.

И есть еще одна причина, по которой Раши предлагает пример "отягощенного" нападением утопления. Дело в том, что редко кто тонет по своей вине (кроме российских туристов, но мы вообще не о них). А вот те, кто в одиночку отправляются в места, где могут подвергнуться нападению зверей или разбойников, почти наверняка, сами виноваты в том, что оказались в смертельной опасности. А значит, по букве закона, нет обязанности хоть сколько-то рисковать собой для того, чтобы спасти его. Вот поэтому и утопленник, атакуемый ондатрами или однорукими бандитами и т.п.

Известно высказывание святого БЕШТа, что все, что видит или слышит еврей, призвано преподать ему некий урок верного служения Всевышнему. На первый взгляд, это следует из слов мидрашей: "Ничто из созданного Всевышним не создано зря", "Все, что создано Всевышним, создано им к Его вящей славе" и т.п. Поэтому все, что видит или слышит еврей, он видит или слышит не зря. И может использовать к вящей славе Всевышнего.

На это же намекает Раши, когда пишет: "Не смотри, как он гибнет, в то время как ты можешь спасти его". Само то, что человек видит другого еврея подвергающимся опасности, доказывает, что видящий может спасти погибающего. Иначе бы ему свыше не дали увидеть происходящее! Должен же быть смысл и цель!

Т.о., если это верно, когда речь идет об угрозе физической, то тем более верно применительно к угрозе духовной.

В наше непростое время куда ни посмотришь – видишь евреев, находящихся под угрозой духовной гибели. Или близко к тому. И то, что мы их видим – знак, что мы можем, а значит обязаны попытаться спасти их. Даже если по ходу спасения мы сами подвергаемся определенным духовным опасностям.

Чтобы ни у кого не было заблуждений: под духовной опасностью подразумевается все отдаляющее от еврейства и не являющееся еврейством. Включая самые "гуманистические" и "передовые" идеи и практики. А под духовным спасением – только приближение к еврейству и верность его предписаниям. Нет никакой другой подлинной системы духовных координат. Или шкалы ценностей.

Вот-вот придет Машиах и все разрешится само собой. Но до тех пор – "и вечный бой, покой нам только снится". За каждого еврея, за каждую еврейскую душу. Пока это возможно, пока есть кого спасать. И на кого списать вину за его духовное состояние.

(Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, "Ликутей сихот" т. 32, стр. 120-126.)