По дороге в Любавичи, направляясь к новому Ребе, рабби Шолому-Довберу, встретились двое хасидов. Завязалась беседа, и первый сказал:

– После Цемах-Цедека я был хасидом Ребе Махараша и сейчас иду к его сыну, Ребе Рашабу. А ты ведь, если мне память не изменяет, уехал из Любавичей и стал хасидом Копустовского Ребе1 ?

– Как видишь, я иду в Любавичи, – ответил второй, – Ребе Рашаб – мой Ребе уже больше двадцати лет.

Заметив изумление на лице товарища, хасид объяснил:

– Две вещи я узнал от него: как хасид должен входить к Ребе и что такое еврей. Однажды, – продолжил он, – я ждал встречи с Цемах-Цедеком. Сидя возле кабинета, я увидел, как в комнату вошли его внуки – наш Ребе и его старший брат Залман-Аарон.

– Давай поиграем, – предложил младший старшему.

– Во что? – спросил тот.

– В ребе и хасида.

– Кто будет ребе и кто будет хасидом? – спросил Залман-Аарон.

– Ты будешь ребе, а я буду хасидом.

Брат согласился, и мальчики начали игру.

Залман-Аарон взобрался на стул, а наш Ребе вышел из комнаты. Я увидел, как он пригладил пейсы и поправил гартл, готовясь к аудиенции. Затем мальчик склонил голову, показывая этим полное смирение, и вошел в воображаемый кабинет. Он подошел к стулу, на котором сидел старший брат, и что-то тихо спросил. Тот также тихо что-то ответил. Тотчас же наш Ребе стащил брата со стула, и вскоре они уже играли во что-то другое.

Мне стало любопытно, и я поинтересовался у мальчика, что он спросил у своего брата.

– Я спросил, что такое Всевышний, и он ответил, что Всевышний – это огонь, который есть в тебе и во мне.

– Ты смышленый мальчик, – заметил я. – Скажи мне, если в тебе есть огонь, почему я не обжигаюсь, дотрагиваясь до тебя? А вот если я схвачу уголь, то обязательно обожгусь.

– Мой огонь – это огонь Всевышнего, – ответил он мне. – В тебе тоже есть этот огонь. Поэтому ты не обожжешься моим огнем. А огня, который в углях, в тебе нет. Поэтому ты можешь пострадать.

– Теперь ты понимаешь, – закончил хасид свой рассказ, – почему он – мой Ребе и почему я к нему направляюсь?..

Во время фарбренгена в праздник Пурим 5720 (1960) г. Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон от имени своего тестя и предшественника, рабби Йосефа-Ицхака, пересказал хасидам тот эпизод, где мальчики играли в ребе и хасида:

– Залман-Аарон был на полтора года старше, и Шолом-Довбер отказался от роли ребе в пользу брата, заметив при этом, что Ребе может быть только один.

Залман-Аарон, усевшись на стул, пристроил на голове шапку так, чтобы она напоминала шляпу ребе. Шолом-Довбер подошел к нему и попросил дать ему совет, как раскаяться в содеянном и исправить последствия своего проступка в духовных мирах.

– А зачем это тебе? – спросил Залман-Аарон.

– В прошлую субботу я ел орехи, а потом узнал, что Алтер Ребе пишет: "Правильно поступает тот, кто не ест в субботу орехи и семечки, если они не очищены до наступления темноты в пятницу, чтобы не нарушить ненароком субботний запрет выбирать и очищать".

– Ты сможешь исправить свой грех, – ответил брат, – если с этого дня станешь молиться, только глядя в молитвенник, а не по памяти.

– Не поможет мне твой совет, – ответил Шолом-Довбер. – Ты – не ребе.

– Это еще почему? возмутился Залман-Аарон.

– Потому что, когда у ребе просят совета в исправлении проступка, он, прежде чем ответить, горестно вздыхает, – ответил мальчик. – Твой совет, может, и хорош. Но ты не вздохнул. А если ты не вздохнул, ты – не ребе. А если ты не ребе, твой совет – не совет.