Во время Второй мировой войны Залмана Бронштейна призвали в армию. Он нес дежурство в окопе неподалеку от расположения немецких войск. В перерывах он отдыхал в блиндаже, который вряд ли защитил бы его в случае обнаружения его немцами, но по крайней мере давал укрытие от дождя и снега.
Однажды на позицию прибыл генерал. Он расположился в блиндаже и начал бриться, фальшиво распевая русскую народную песню. Залман, обладавший хорошим слухом и совершенно обессиленный после дежурства, не выдержал и сказал: "Товарищ генерал, это такая хорошая песня! Вы очень несправедливы к ней!"
Несколько пораженный такой наглостью, генерал предложил самому Залману спеть. Залман начал было отнекиваться, но генерал дал приказ, и Залман запел. "Солдата с таким голосом, – заметил генерал, – не имеет смысла держать на передовой. Мы должны тебя перевести в другое место".
Два дня спустя Залман и еще семнадцать солдат лежали в окопе, когда по рации пришел приказ: "Певец Бронштейн – на командный пункт!"
Командный пункт находился недалеко от немецких позиций. Немецкие и советские специалисты по радиосвязи постоянно пытались перехватить разговоры противника, поэтому Залман понимал, насколько велики шансы, что по нему начнут стрелять, как только он попытается вылезти из окопа, поэтому всю дорогу до своей цели – почти целый километр – он полз, сжимая в руке автомат. С головы до ног в грязи, он подошел к командному пункту, где его поджидал посыльный. Его привели к генералу, который тепло улыбнулся ему и спросил: "С нашей последней встречи ты голос еще не потерял?" После чего Залман узнал, что его включили в красноармейский хор.
"Меня не интересовали выступления, – рассказывал Залман впоследствии, – но благодаря пению я сумел пережить войну".
Первый концерт, в котором он участвовал, состоялся на собрании генералов. Залман исполнил ту самую народную русскую песню, которую пел в блиндаже. После концерта руководитель хора сказал Залману, что генералы спорили между собой за право перевести его к себе в часть.
За этим последовало множество концертов по всей линии фронта, и Залман воочию увидел ужасные разрушения, которые принесла война. Он был популярным солистом, но чувствовал эмоциональное отчуждение по отношению к своим выступлениям.
Однажды концерт был назначен на Йом-Кипур. Хор готовился к выступлению, но Залман знал, что не позволит себе участвовать. Утром перед выступлением он сообщил руководителю хора, что плохо себя чувствует и не может петь. Руководитель пытался переубедить его, но Залман настаивал на том, что не может участвовать в концерте.
Хор пел на сцене, а Залман сидел в казарме и молился, пытаясь припомнить тексты, произносимые в Йом-Кипур. Было уже далеко за полдень, и он ощущал слабость от поста. Внезапно в казарму вошли три высокопоставленных офицера, и Залман вскочил, отдавая честь. Он боялся, что его обвинят во лжи. Его спросили, он ли певец Бронштейн, и он ответил утвердительно. Офицеры помолчали, а потом один из них спросил: "Знаешь, какой сегодня день?" Залман подтвердил, что знает.
"Мы пришли к тебе, – сказал офицер, – потому что мы евреи и хотим, чтобы ты спел что-либо подобное тому, что мы слышали в этот день в синагогах вместе с нашими родителями".
Залман объяснил, что его отпустили с концерта как больного, и если услышат, что он поет, ему несдобровать. Офицеры предложили уйти в лес. Видя, что они переполнены эмоциями и не желают ему зла, Залман согласился. Они углубились в лес, и Залман спел "Кол-Нидрей" и "Унетане токеф". В молитве "Кол-Нидрей", которой начинается Йом-Кипур, в аллегорической форме отказа от обетов говорится о том, что мы снимаем с себя власть дурного начала и наших животных желаний, а в молитве "Унетане токеф" провозглашается, что раскаяние, молитва и благотворительность отменяют суровый приговор Небес.
С заходом солнца Залман произнес "Шма" ("Слушай Израиль, Г-сподь – Б-г наш, Г-сподь один") и "Ашем у Аэлоким" ("Г-сподь – Он Б-г"), традиционно произносимые под конец Йом-Кипура.
"Я чувствовал, как слова молитвы проникают в их сердца, – рассказывал Залман, уже будучи в Израиле. – Их оторванность от еврейства была чисто внешней. Искра еврейской души, глубоко спрятавшаяся в силу разных обстоятельств, раскрылась и засияла".
Перевод Якова Ханина
Начать обсуждение