Письмо от хазанов

Хазаны, о которых я писала выше , вскоре после своего отъезда прислали мне письмо. Поблагодарив за кое-какие услуги, оказанные им во время их пребывания в городе, они писали: "Это первый случай в нашей жизни, когда нам представилась возможность увидеть такого человека, как екатеринославский раввин. В то время, когда он был исполнен праздничного веселья, танцевал с такой радостью - в то же самое время он плакал такими слезами, что это просто невозможно передать словами! Но от слез его танец становился только веселее!.."

Тора, которую нужно изучать

В 1912 году мы были в Висбадене. Вечером в Шаббат пришел с визитом тамошний раввин д-р Кон1, пробывший у нас более двух часов. Все это время продолжался разговор, вернее монолог, поскольку гость в основном слушал то, что говорил мой муж. Каждое его слово вызывало у висбаденского раввина сильный всплеск эмоций.

Была уже глубокая ночь, когда раввин Кон обратился к моему мужу в типично немецком стиле: "Герр рабинер Шнеерсон! Уже пора ужинать, и моя жена меня заждалась, но я не могу оторваться от ваших речей! Это - Тора, которую нужно изучать…"

Уходя, наш гость сказал мне, что я должна проследить за тем, чтобы все такого рода разговоры моего мужа были записаны и опубликованы.

Встреча в варшавском поезде

Как-то раз, когда мы возвращались домой из заграничной поездки, в Варшаве в наш поезд сел писатель Ан-ский2. Он ехал с нами в одном купе, и по дороге, естественно, писатель и мой муж разговаривали на разные темы. В основном это были истории из жизни хасидских ребе, рассказы о хасидах прежних времен и еврейских знаменитостях, а также обсуждение разных аспектов еврейской духовной жизни в целом.

Из соседних вагонов в наше купе стали сходиться пассажиры-евреи - молодые и старые. Даже ночью никто не хотел идти спать, настолько все были увлечены глубокой и содержательной беседой раввина и писателя!

Мой дом - ваш дом

В 1946 году, когда я находилась в Красково под Москвой, большинство людей боялись даже стоять рядом со мной. Почти каждый день мне приходилось искать новое место для ночлега, поскольку жить где-либо без регистрации было нельзя, но показать управдому мой паспорт (что являлось необходимым для регистрации) было тем более нельзя3!

В поисках путей улучшения своего положения я выяснила: в Малаховке, неподалеку от Красково, живет доктор Ландман, мой давний знакомый. Я отправилась к нему в надежде, что он сможет устроить мое проживание законным путем.

Доктор принял меня очень дружелюбно и сразу же рассказал, что прекрасно помнит праздники Суккот и Симхат-Тора, проведенные у нас. Он работал главным хирургом в одной из больниц и в какой-то год устроил так, чтобы его отпуск выпал на месяц тишрей4. Чтобы ощутить атмосферу праздников, как он ее себе представлял, доктор Ландман решил провести эти дни в обществе Шнеерсона, екатеринославского раввина.

"А теперь, - сказал он мне, - я говорю вам: мой дом - ваш дом, я не боюсь!"

Продажа хамеца

Я пишу эти строки после Песаха 5710 года. В месяце ав исполнится шесть лет, как моего мужа нет в живых. Я все время вспоминаю разные случаи из его жизни5…

Одна из обязанностей моего мужа в качестве раввина города состояла в предоставлении еврейскому населению возможности продать перед Песахом принадлежащий им хамец. Надо сказать, во всех своих начинаниях он стремился к абсолютной, стопроцентной истине с углублением в суть проблемы, не ограничиваясь поверхностным постижением. Такого же подхода он придерживался и в вопросе продажи хамеца, добиваясь его полного, стопроцентного аннулирования - в строгом соответствии с требованиями еврейского закона.

Была определенная категория светски настроенных - "просвещенных", как они себя называли, - евреев, которые критически относились к идее продажи хамеца, хотя и продавали его, не желая задевать религиозных чувств раввина.

Вспоминаю, как в годы первой мировой войны Екатеринослав заполонили потоки беженцев6 из западных районов России. Среди них был Павел Исаакович Каган7 из Вильно – Вильно с его гимназией и другими образовательными структурами, в том числе учительской семинарией, которая насчитывала более тысячи студентов, большое число преподавателей, и некоторые из них - весьма известные в еврейском мире фигуры.

Павел Исаакович был человеком глубоко образованным, имел обширные познания в иудаике, но он не был религиозен. Занимая видное место в сфере светского еврейского образования, он и сам привык считать себя значительным лицом. Тем не менее, Павел Исаакович с большим уважением относился к раввину Шнеерсону, высоко его ценил и часто бывал у нас в доме. Вот и в канун Песаха он "спустился с высот своего положения" (так это выглядело в его глазах) и отправился к моему мужу "зарегистрировать" свой хомец, как принято было иронически называть эту процедуру в "просвещенных" кругах.

Павел Исаакович вошел к нам с таким видом, что было ясно: он хочет показать раввину, будто делает ради него нечто весьма значительное. Однако его ожидал не такой прием, на который он рассчитывал. Было уже позднее утро, и когда Павел Исаакович весело-легкомысленно поздоровался: "Доброе утро!", мой муж отвечал ему довольно резко: "А раньше вы не могли прийти?! Вы знаете, который час?.."8 Такая реакция ошеломила посетителя, но он все же уселся за стол и стал отвечать на вопросы моего мужа с покорностью маленького мальчика, которого родители послали продать хомец…

В холь-амоэд Павел Исаакович с супругой пришел к нам с визитом. Он выказал моему мужу обычные знаки почтения, совершенно не будучи обижен на него за то, что произошло в канун праздника.

Мне случалось неоднократно наблюдать подобные случаи, когда людям предоставлялась возможность своими глазами увидеть, с какой искренностью мой муж относится ко всему, что делает.

Перевод с идиш - Цви-Гирш Блиндер