Под суд за кусок хлеба

Но это наслаждение1 было чисто духовным. С материальными дело обстояло хуже. Кормить сосланных никто не собирался, а сами они найти себе еду не могли - даже за деньги. Как-то раз муж стоял на железнодорожной станции и видел, как покупали хлеб те, кому это было разрешено2. Он обратил внимание на человека - судя по всему, высокопоставленного коммуниста, - которому выдали двойную порцию. Муж попросил его продать кусочек хлеба (понятно, что суп с мясом он взять себе все равно не мог). Коммунист согласился отдать хлеб за определенную сумму денег.

Работник магазина обратил внимание на двух людей, занимающихся "гешефтом" с пайками, что было тогда строго запрещено. Он подозвал их обоих - мужа и того человека, который продавал ему хлеб, - и спросил их имена, чтобы сообщить "органам" о незаконной сделке. Я представляю себе ужас, который охватил мужа, - ему грозило обвинение в новом "грехе", и это всего лишь через несколько дней после того, как он приехал сюда по предыдущему приговору!

В большом страхе муж ожидал вызова в суд… Не знаю всех подробностей разбирательства, но могу сказать одно: их не наказали. Возможно, это было связано с высоким положением продавшего мужу хлеб человека, которого суд не имел полномочий обвинить.

Все это происходило накануне того, как я приехала к мужу.

Угроза конфискации квартиры

После того, как в конце месяца шват мне стал известен почтовый адрес мужа, я в течение нескольких недель занималась тем, что собирала одежду, которую можно было бы ему отправить. Одновременно пыталась навести порядок в квартире. Конечно, это стоило мне немало здоровья. Когда стало известно, что я собираюсь уехать к мужу, квартиру попытались у меня отобрать. Но, во-первых, надо же мне было где-то жить до отъезда, кроме того, я хотела сохранить квартиру, поскольку надеялась, что муж вскоре вернется и все будет как раньше…

Как жена сосланного "контрреволюционера" я не могла, естественно, рассчитывать на нормальное к себе отношение. Однако председатель нашего домкома, еврей-коммунист, вел себя со мной совершенно по-человечески, даже по-дружески. Всеми правдами и неправдами, не считаясь ни с чем, рискуя своим положением и заработком, он все-таки сумел сохранить за мной квартиру. Правда, пришлось "уплотниться": в одной из комнат поселился новый жилец, а мы с Рахелью жили в другой комнате.

Решив вопрос с квартирой, я продолжила сборы в дорогу, а за неделю до Пурима отправилась к мужу.

В Москве

Учитывая маршруты и расписание поездов, мне пришлось провести Шаббат в Москве, а уже оттуда отправиться в пятидневное путешествие в Чиили.

В Москве я питалась хлебом с картошкой. Благодаря содействию знакомого, который работал в НКВД, я получила возможность купить кое-что из продуктов в "закрытом распределителе", куда имел доступ далеко не каждый. Так что я везла с собой запас еды на некоторое время. Также мне удалось, ценой огромных усилий, взять с собой пасхальную посуду, жир, мацу и вино.

Через другого знакомого, который был своим человеком во всех, как тогда говорили, "высоких окнах", мне достали билет на поезд, который не только успевал добраться до места назначения до наступления Субботы, но и прибывал не ночью, а днем. Как я уже писала, в тех краях даже днем трудно было ходить пешком - с каждым шагом приходилось вытаскивать ноги из грязи. Ночью же передвигаться было практически невозможно…

Московские друзья и знакомые относились ко мне очень тепло и преданно. Одно это придавало мне сил и позволяло стойко переносить все несчастья.

Приехав в Москву, я прямо с вокзала, без вещей, отправилась в Прокуратуру и записалась в очередь желающих подать прошение об освобождении осужденных. Мне сказали прийти через два дня, в пятницу.

К назначенному времени я снова была в Прокуратуре. Не передать словами тех чувств, которые испытываешь там во время длительного ожидания, а затем – входя в нужный кабинет. Сотни людей сидят в коридорах в ожидании, каждый - с разбитым от горя сердцем, в надежде на лучшее и в страхе перед новыми несчастьями.

Когда я, наконец, попала на прием, меня встретили достаточно приветливо, но в вежливых словах совершенно не слышалось голоса сердца. Похоже, у тех, кто работает в таких местах, его просто нет… Выслушав меня, работники Прокуратуры сказали, что пересмотрят все бумаги, касающиеся ссыльного, и пришлют ответ по почте - на мой домашний адрес. С разбитым сердцем, но все же сохраняя слабую надежду (как все те, кто приходил туда со своими прошениями), я отправилась на квартиру, где остановилась на время пребывания в Москве. Там я провела Шаббат, а на исходе Субботы, в двенадцать ночи должен был отправляться поезд, на котором я уезжала в Чиили.

Пять суток в поезде

Ко времени отправления поезда на вокзал подошли человек пятнадцать наших друзей и знакомых. Пришлось прибегнуть к разным ухищрениям, чтобы я смогла увезти с собой все то, что собрала в дорогу (по закону, такое количество багажа перевозить не разрешалось). В конце концов мы заплатили носильщику, и он погрузил в вагон весь мой багаж.

Поездка должна была продолжаться более пяти суток. Один из провожавших сделал "подарок" проводнице моего вагона, чтобы она все это время уделяла мне внимание, приносила чай и те продукты из ее запасов, которые можно было есть с точки зрения кашрута.

Среди тех, кто ехал со мной в поезде, большинство принадлежало к двум категориям: работники торговли и люди науки - будущие преподаватели недавно открытых в столицах среднеазиатских республик университетов.

Рана на сердце

Я не говорила своим попутчикам, куда и к кому еду. Только на пятые сутки, перед самым завершением поездки, сказала, что еду к сыну, который работает в исполкоме. Поэтому, когда поезд подъезжал к станции, все стали высматривать машину, которая, как думали мои попутчики, должна была меня встречать. В то же время все наперебой твердили мне, как тяжело здесь жить - из-за жары, болотистой земли и комаров. Говорили также, что здесь очень высокая смертность от малярии…

Когда надо было выходить из вагона, мои попутчики помогли мне выгрузить весь мой багаж и стали ждать "сына с машиной". К их изумлению, машины не оказалось, а вместо "сына" на станции появился мой муж, да будет память его благословенна, который пришел вместе с другим ссыльным евреем.

Хотя я была бесконечно счастлива видеть мужа, на меня произвели удручающее впечатление его одежда, выражение лица и весь облик. Все это осталось, как говорится, тяжелой раной на моем сердце. Однако, несмотря на это, нас - и мужа, и меня - укрепляла мысль о том, что мы снова вместе.

Комнатка в нищей деревне

Наконец мы смогли, что называется, "выйти в город" со станции. Позже нам пришлось туда вернуться, чтобы забрать мой багаж и отнести в то место, где мы теперь жили. На решение этой задачи ушло несколько дней, и когда я уже начала думать, что ничего не получится, муж нашел, наконец, какого-то казаха чуть диковатого вида. Тот взвалил на плечи большую часть привезенных мною вещей, а остальное взяли мы втроем - муж, я и тот еврей, который вместе с мужем приходил на станцию меня встречать.

Идти было не очень далеко, около двух километров, но преодолеть их было не так-то просто из-за липкой грязи, из которой приходилось с трудом вытаскивать ноги. Однако других сложностей на пути нам, к счастью, не встретилось.

Чиили называется поселком, но на самом деле это не более чем ужасно бедная, нищая деревня. Когда местные жители увидели, как мы идем со всеми нашими мешками и пакетами, они начали смотреть на нас как на богачей. Их отношение к ссыльным, впрочем, не было таким уж плохим, так что к нам - при нашем "богатстве" - они относились все-таки лучше, чем обычно относятся к тем, кто богаче.

Комната, в которой мы поселились, находилась в доме, где жила татарская семья - муж, жена и ребенок около двух лет от роду. Чтобы попасть в нашу комнату, надо было пройти через сырую "переднюю" с глиняным полом, в которой всегда было темно из-за полчищ мух, и через комнату хозяев, которая служила им и спальней, и столовой.

Оказавшись в нашем "жилище", я сразу взяла чайник, подбросила в печь наколотых щепок и вскипятила чай. Чтобы пить воду из стакана, после кипячения приходилось некоторое время ждать, пока осядет на дно весь песок. Позже я к этому привыкла, но в первый раз такой чай произвел на меня удручающее впечатление.

Пока мы пили чай, в соседней комнате сидела хозяйка с ребенком, а дверей между комнатами не было, так что толком поговорить мы не могли. А ведь тем для разговоров и историй, которые мы хотели рассказать друг другу, у нас было, наверное, на целый год!

Тем временем наступила ночь, и нужно было подумать об отдыхе. Все освещение в нашей комнате состояло из одного крошечного масляного светильника. Мы поужинали и приготовили кружку с водой на утро3 (что в тех условиях тоже требовало усилий). Два окна в нашей комнате я завесила чем-то из привезенных вещей. Только мы собрались заснуть, как на нас обрушилось новое бедствие - мухи, которые летали, жужжали и кусались. Несмотря на все это, удалось немного поспать.

Наступило утро, и все пошло по распорядку, как и во все последующие дни. Каждый вечер мы ходили на станцию - это было единственное место в поселке, где хоть как-то ощущалось течение жизни. Там была определенная скамейка, у которой обычно собирались ссыльные.

Евреев-ссыльных в Чиили было всего двое - мой муж и интеллигентный еврей из Киева, бывший бундовец4, который к тому времени провел в тюрьмах и ссылке почти два года. Остальные ссыльные были разных национальностей. Все уже знали, что я приехала. Отношения между ссыльными были почти домашними, без каких-либо проявлений национализма. Воспоминания о прошлом объединяли всех… Так, однажды я стала свидетелем разговора мужа с инженером-неевреем. Взяв мужа за бороду, он спросил: "Как вам удалось сохранить бороду? Со мной в камере сидел еврей, которого избили, когда он отказался побриться, а избив - все-таки обрили…"

На этой скамейке мы сидели где-то до десяти вечера, потом все расходились по домам.

Перевод с идиша Цви-Ѓирша Блиндера