Приговор

В конце месяца кислев пришла бумага из местного НКВД: я должна явиться к ним в понедельник, такого-то числа, к девяти утра. После всех моих усилий, после обещаний, полученных от высокопоставленных лиц, и после некоторых сведений, переданных мне из места, где находился мой муж (приветы от людей, которые его видели, и тому подобное), я надеялась, мне сообщат, что его решено освободить.

Как обычно, я пришла точно ко времени. Свой паспорт я оставила в бюро пропусков - в обмен на бумагу, дающую разрешение войти. Мне представлялось, что после девяти месяцев, в течение которых я не видела мужа, и после всех переживаний мне, наконец, позволят с ним повидаться. Вместо этого меня провели в какую-то комнату и, забрав пропуск, захлопнули дверь! Я оказалась полностью в их власти...

После часового ожидания меня пригласили в другое помещение, где сидели четыре человека в военной форме. Старший из них, как я потом выяснила, являлся ответственным за этапирование всех заключенных нашей области. Мне было объявлено, что муж приговорен московским "Особым совещанием" к ссылке в Среднюю Азию на пять лет . Когда я спросила их: "Как человек в таком плохом состоянии и в таком преклонном возрасте сможет все это перенести?", мне ответили: там, куда будет отправлен мой муж, вполне приличные условия жизни. Он останется практически полноправным гражданином - только лишь обязанным находиться именно в том месте, куда его ссылают. Его даже не лишат права голоса, сказали мне. "Все, что вам остается сделать, - это собрать ему в дорогу то, что он просит".

Один из тех, кто готовил мужа к отправке к месту ссылки, оказался евреем, и именно ему поручили ознакомить меня со списком вещей, которые нужно было приготовить. Он тут же сообщил мне, что когда-то в детстве учился в хедере и ему знакомо практически все из того, что значится в записке Лейвика Залмановича. В первую очередь муж просил талес, тфилин, сидур и Теилим, а также том, в котором содержались бы все пять книг Пятикнижия. Только один пункт из списка был ему незнаком - книга "Тания", о которой он до того никогда не слышал. Кроме всего перечисленного, муж попросил также гартл1. "Когда вам сообщат о дне отправки вашего мужа, - сказал мне этот человек, - принесите все это на тюремный двор, у вас это заберут и передадут ему".

После всех этих новостей мне также пообещали, что разрешат попрощаться с мужем перед его отъездом. О дне свидания мне сообщат дополнительно.

Первая встреча

В этапной группе моего мужа, кроме него самого, было еще три человека - два шойхета и шамес синагоги, в которой он молился…

В назначенный день я взяла продукты, которые разрешили собрать мужу в дорогу для улучшения состояния его здоровья. Чтобы я не шла в тюрьму одна, меня сопровождал молодой человек из числа наших добрых друзей - сын одного из польских ребе, который учился вместе с нашими детьми.

Во время свидания мы были разделены железной решеткой. Рядом стоял вооруженный тюремный охранник, который следил за тем, чтобы мы разговаривали по-русски.

Не могу передать словами, как изменилось лицо мужа за эти десять месяцев! Первыми его словами, обращенными ко мне, был вопрос: "Слава Б-гу, что мы смогли повидаться! Скажи, сколько дней был рош-хойдеш месяца Кислев - два или один? Я должен это знать из-за Хануки… "

Свидание длилось всего несколько минут, но даже за это короткое время охранник трижды делал нам замечания (точнее, орал на нас): "Говорите по-русски!" Муж сильно нервничал, и когда мы прощались, со слезами на глазах просил у меня прощения, словно в предсмертный час: он считал, что этапа не переживет… Я оставила ему передачу, сказала слова прощания и отправилась домой.

Поездка в Харьков

Следующие несколько дней я провела в хождениях по разным инстанциям, пытаясь выяснить точную дату отправки мужа в ссылку. Конечно, я всюду обращалась официально, но куда более важным делом было отыскать родственников тех людей, которые так или иначе были связаны с отправкой этапов, и попытаться что-нибудь выяснить через них. Тесть прокурора, тетя тюремного доктора и другие - каждый обещал мне свою помощь, но когда я в конце концов добралась до человека, ведавшего этапами, он сказал мне, что муж не значится в списках арестантов, подлежащих отправке!

Буквально на следующий день я получила от мужа открытку из Харькова - он находился там, в пересыльной тюрьме , адрес которой муж также указал в открытке. Я тут же решила ехать в Харьков.

В тот год стояли сильные морозы, все вокруг было засыпано снегом. Железная дорога работала не по расписанию - нельзя было угадать, когда поезд придет на станцию или отправится дальше.

За день до отъезда, где-то около полуночи, мне удалось раздобыть курицу и я понесла ее к шойхету. Чтобы добраться до него, нужно было пройти несколько километров, преодолевая обледеневший подъем в гору. Но я добралась.

На следующий день ко мне домой пришли некоторые из наших близких друзей, которые раньше регулярно бывали у нас. Они стали отговаривать меня от поездки, убеждая, что мне все равно не разрешат повидаться с мужем. Однако я была намерена ехать в любом случае и стала искать возможность приобрести билет на поезд. В то время билеты на поезд в день отправления практически не продавались - их надо было покупать заранее, за несколько дней. С большим трудом удалось все-таки раздобыть билет - его принесли мне на дом около часа дня, а поезд отправлялся в три. В Харьков по расписанию он должен был прийти в 11 вечера.

Поездка была непростым делом - в том числе и потому, что я совершенно не была знакома с Харьковом. Мендл Рабинович, один из наших друзей, телеграммой предупредил своего брата Гирша о моем приезде, и он должен был встретить меня.

Из-за сильного снегопада поезд задержался на четыре часа. Гирш тем не менее встретил меня на вокзале. Было три часа ночи, стояла кромешная тьма и жуткий холод. Всю дорогу я тоже сильно мерзла, так как вагоны не отапливались… Гирш привел меня к себе домой, соблюдая меры предосторожности, чтобы меня не увидели ни его квартирная хозяйка, ни соседка. Меня усадили в угловой комнатке рядом с небольшой печкой, дали стакан горячего чая, и я чуточку согрелась.

В семь утра мы принялись за дело. С большими усилиями, преодолевая враждебное отношение, мы добились разрешения для адвоката на посещение арестованного в его камере, в надежде, что адвокату удастся каким-то образом улучшить его положение. Я заплатила прокурору 75 рублей, и он дал разрешение. А вскоре после этого выяснилось, что это был последний день пребывания этапа в Харькове, и сегодня же заключенных отправят дальше!

Так как раздобыть продукты в городе было очень сложно, Рабинович дал мне из своих запасов сахара и немного сливочного масла. Потом мне сказали, что я могу передать мужу мыло, а главное - папиросы, которые он просил много раз, но в Днепропетровске мне запрещали их приносить. Я постаралась собрать мужу в дорогу все, что могла, потратив на беготню и приготовления целый день.

Когда все было готово, мы с Гиршем отправились в тюрьму, которая, как обычно, находилась на приличном расстоянии от города. Было очень скользко, я три раза падала, но к трем часам дня мы все-таки добрались до места. Там нас встретил адвокат, который рассказал, что договорился с доктором, чтобы тот осмотрел Лейвика Залмановича и определил, можно ли по состоянию здоровья отправить его вместе с остальными заключенными. Доктор нашел его вполне здоровым (позднее выяснилось, что все это было неправдой - с мужем перед отправкой не виделся ни адвокат, ни доктор).

После беседы с адвокатом я получила разрешение повидаться с мужем и передать ему продукты и другие вещи, которые собрала.

2 нисана 5708 года (11 апреля 1948 г.)

Время произнести речь

Давно не писала - что-то тяжело…

Сегодняшняя дата напомнила мне о первой поездке к мужу - на Песах 1940 года.

В то время состояние его здоровья было очень тяжелым. Прошло всего два месяца после изнурительного этапа, а условия для жизни в месте ссылки были хуже, чем я могла себе представить. Но в тот день он забыл обо всем.

"Сегодня бейс-нисан2, - сказал он. - Надо говорить слова хасидского учения, но, боюсь, много слушателей здесь не найдется. Я мог бы написать что-нибудь к этой дате, но нет бумаги . Придется довольствоваться размышлениями - и пусть Всевышний даст мне силы мыслить…"

(Чуть позже, за неделю до Песаха, я поехала в Кзыл-Орду3 и привезла оттуда две тетради, порошок для приготовления чернил и бутылку, в которой можно было его развести. Не передать словами радость, которую это приобретение доставило мужу. Он принялся писать с таким энтузиазмом, словно чернила и бумага ему дороже хлеба, который я привезла для него после долгого и тяжелого голодания.)

Некоторое время муж провел погруженным в размышления, а потом начал говорить о Ребе Рашабе, полностью забыв, где и в каком положении он находится…

Жара в те дни стояла ужасная, одежда моментально пропитывалась потом. Помню, как вечером я давала мужу чистое белье, а уже к десяти утра рубашка вся была покрыта черными точечками - следами от блох, которые водились там в огромном количестве. Это было просто невыносимо! (Через какое-то время нам удалось найти комнату, в которой насекомых было поменьше.)

Когда муж говорил слова Торы, он всегда смотрел на пятна на своей рубашке, и это словно переносило его в какой-то другой мир. Ни при каких условиях он не позволял себе поддаваться тяготам окружающей жизни!

Перевод с идиша Цви-Ѓирша Блиндера