Незабываемый Йом-Кипур

Время летело быстро, и вот уже подошел месяц тишрей. На канун Рош-Ашана и Йом-Кипура выпали дни, когда мужу разрешалось получить передачи, и я очень обрадовалась этой возможности послать ему еду - мясо и рыбу, - которая могла бы хоть немного напомнить ему о праздничных трапезах, устраиваемых дома.

Перед Йом-Кипуром мне под большим секретом передали, что еврей-доктор, который работал в тюрьме, на днях должен осмотреть мужа. Так и произошло: вечером на исходе Йом-Кипура, уже после авдолы1, доктор зашел в камеру мужа, угостил его папиросой (царский подарок в тех обстоятельствах) и провел с ним немного времени, наблюдая, как он ест после поста.

В один из дней месяца Мархешван к нам в дом вошел молодой человек. Он поднялся по лестнице, зашел в квартиру и направился прямо в столовую, не задавая никому вопросов, как будто прекрасно знал расположение комнат. Молодой человек уселся на стул и в качестве предисловия предупредил, что если я хоть кому-то расскажу, что он здесь был, мы оба - и он, и я - окажемся в серьезной опасности.

В столовой в тот момент кроме меня находилась Рохл - девушка, которая много лет жила в нашем доме. (Эта Рохл была настолько предана нашей семье, что умоляла энкавэдэшников забрать ее вместо раввина - она всем сердцем готова была отсидеть за него любой срок, к которому бы его ни присудили.) Увидев девушку, молодой человек сказал, что ее присутствие его не беспокоит. Затем он передал привет от Лейвика Залмановича. Я не в силах выразить чувства, которые охватили меня в тот момент!..

Гость рассказал, что муж мой подробно описал ему расположение нашей квартиры, чтобы не пришлось задавать никаких вопросов соседям, которые могли бы обратить на него внимание. "Л<ейвик> З<алманович> 32 дня просидел в одиночке , - рассказал он, - а на 33-й день меня поместили в ту же камеру".

Этот человек был инженер-нееврей, которого выпустили из тюрьмы после шестимесячного заключения. Перед освобождением он дал мужу слово: сразу после того, как попадет домой и снимет одежду, в которой был в тюрьме, он отправится ко мне передать привет. Так он и сделал.

Они провели вдвоем в одной камере весь месяц Тишрей, и гость рассказал мне, как муж провел Йом Кипур.

- Его Судный день я никогда в жизни не забуду. Он целый день плакал и рыдал, читал наизусть псалмы. До позднего вечера он мне ни слова не сказал, я его не трогал, у меня не было смелости заговорить с ним.

Позже, уже в ссылке, муж рассказал мне, что, не имея в тюрьме ни сидура, ни махзора, он произносил те из святых текстов, которые помнил наизусть. Этого ему вполне хватило на весь день.

Я спросила: в чем же они обвиняют моего мужа? Гость объяснил: "Он построил "мыку" во дворе синагоги, вот это дело ему и пришили. И служка что-то на него наговорил"2.

Тогда и в самом деле шло обсуждение вопроса, строить ли в синагоге микву. Шамес рассказал, что раввин собрал на строительство большую сумму денег. Также на допросе он показал, что у нас дома во время Симхат-Тора был организован сбор денег в помощь вдовам Тухачевского и Бухарина и что инициатива в этом начинании принадлежала моему мужу.

Чтобы подкрепить свидетельские показания, была устроена очная ставка. Но когда шамес и шойхет , который тоже был арестован, увидели моего мужа, они отказались от своих слов, заявив, что их принудили дать такие показания.

В конце своего визита инженер попросил меня найти способ - поскольку передавать записки в тюрьму запрещается - как-то сообщить мужу, один день или два празднуется в этом году рош-ходеш3 месяца Кислев : "Что-то его мучает вопрос с новолунием, и это связано с праздником Маккавеев".

"Группа Шнеерсона"

Начался Кислев. Время шло, и я все искала способы спасти мужа от судилища. Несколько раз я пыталась поговорить с начальником местного управления НКВД, но он, хотя сам был евреем, каждый раз отказывал мне с крайней жестокостью. От прокурора я узнала, что следствие намерено организовать дело о "контрреволюционной религиозной группе во главе со Шнеерсоном ". Эта новость меня ужасно испугала.

Пытаясь найти пути к спасению мужа, я отправилась в Москву с прошением на имя генерального прокурора. Отыскав его приемную, каждый день я просиживала там по несколько часов, пока наконец не попала на прием. Генеральный прокурор принял меня в целом доброжелательно и пообещал, что дело мужа будет пересмотрено, пролистав при этом некоторые документы из папки, на которой я успела заметить надпись: "Группа Шнеерсона". Я почувствовала, что его доброе ко мне отношение не было искренним. Тем не менее, когда прокурор сказал мне возвращаться домой и ждать ответа из его ведомства, хотелось надеяться, что результат окажется положительным.

Итак, я вернулась домой с надеждой в сердце.

Дело передано в "Особое совещание"!

Прошло немного времени, и поползли слухи о том, что дело мужа передано в Москву - в "Особое совещание"4. Это означало, что "суд" над ним будут вершить четыре представителя высших военных и гражданских органов, которые заранее, еще до начала слушания дела, решили, к какой категории преступников относится обвиняемый. И это после всех прошений, которые я подавала властям, после всех телефонных переговоров с прокурором и следователем!..

В конце концов мне прислали повестку явиться в местное управление НКВД. Когда я пришла, мне сообщили, что они уже собрали все "материалы" на моего мужа и отправили их в Москву, в "Особый отдел". В заключение мне было сказано издевательским тоном: "Видите, какой великий человек ваш муж! Мы его дело в столицу отправляем".

Из всего этого становилось понятно: мужа собираются приговорить к ссылке. Для меня это было крайне неприятным предположением, с которым трудно было смириться. Согласно документам, мужу было уже под семьдесят лет5, и имелось заключение врачей о том, что у него "грудная жаба" (стенокардия). Я затратила много сил на то, чтобы добиться для него предоставления специальных условий при этапировании в ссылку. После множества ходатайств я получила ответ: все будет в порядке, он доедет до места назначения здоровым. А когда я попросила, чтобы мне разрешили положить в посылку, которую я собирала ему в дорогу, более четырех килограммов продуктов, мне ответили: его здоровье настолько улучшилось, что я даже не узнаю его при встрече! А все потому, что "он съедает всю еду, которую ему дают".

Впрочем, когда уже был назначен день отправки мужа к месту ссылки, следователь все-таки сказал мне приготовить что-нибудь для него в дорогу, поскольку за все время он в рот ничего не взял из тюремной пищи…

Перевод с идиша Цви-Ѓирша Блиндера